Меткое словечко «саркофаг» сразу же было подхвачено и стало крылатым. Из поэтического символа оно превратилось в ходячее выражение и прочно вошло в лексикон журналистов, политологов и ученых.
Мыслители стали сочинять исследования на тему «Чувство саркофага: его социально- психологические предпосылки и морально-этические следствия», «Саркофаг как архетип», «Проблема саркофага» и т. п. В искусстве, наряду с саркофагом, использовались и другие символы: осажденной крепости, мрачного средневекового замка, лабиринта, тюремной стены, и пр.
Но слово «саркофаг» было самым популярным и оставалось у всех на устах до тех пор, пока двое молодых философов, подвергнув беспощадному критическому разбору все, что ни делалось до них, причем не только в философии, но также в политике, культуре, искусстве, средствах массовой информации и даже суде, не доказали, что саркофаг — это не более, чем фикция, идеологический миф, и что на самом деле никакого саркофага нет, а то, что принято называть саркофагом, — это не более чем надстройка, которую надлежит сломать, и тогда все сразу наладится.
Аргументы они использовали абсолютно неоспоримые и в то же время доступные пониманию каждого.
«
Поскольку опровергнуть это было невозможно, младофилософы сразу приобрели себе массу сторонников. Многие бывшие идеалисты с энтузиазмом последовали за ними, не говоря уж о простых людях, которые сердцем восприняли их правоту. Все сразу увидели, что их учение — это как раз то самое, что сейчас и нужно, что только такой и должна быть настоящая чемоданная философия — не догмой, а руководством к действию. Если старые философы, сидя в своих холодильниках,[131] только объясняли сложившееся положение дел, да и то, как правило, неверно, то эти двое сразу точно указали, что следует предпринять, чтобы изменить все к лучшему.
5. Клавдий[132] сначала тоже, как и все, поддался обаянию младофилософии. Его подкупил ее действенный, боевой дух, а главное — то, что она была четко нацелена на Спасение. Какое-то время ему даже казалось, что учение о надстройке и есть та самая Истина, которую он так упорно искал.
Для начала, чтобы глубже постичь учение, он записался в кружок. Выступал с докладами, активно участвовал в диспутах, ночи напролет просиживал над книгами, составлял рефераты. Йогу он тогда, конечно, забросил. Окончательно уверовав в идею, вместе с Сангхой[133] вступил в партию и стал одним из активнейших ее членов. Принимал самое непосредственное участие в подготовке обращения ко всем трудящимся внечемоданного пространства: как профессиональному словеснику, ему было поручено составить текст обращения и перевести его на языки различных народов мира.
Дело в том, что учение о надстройке не стояло на месте, а все время творчески развивалось. Поскольку оно изначально было доступно всем, то каждый, кто только ни примыкал к движению, вносил от себя что-нибудь новенькое. На одном из этапов развития выяснилось, что на Поверхности, как и в Чемоданах, тоже есть свои идеалисты и что надстройка — именно их рук дело. В самом деле, зачем, спрашивается, трудящемуся человеку уродовать чемоданы? Если они ему мешают, то он их либо передвинет, либо вынесет в другое помещение, либо, на худой конец, продаст. Только неисправимому идеалисту, в сознании которого все перевернулось вверх тормашками, может прийти на ум возводить над чемоданами какие-то башни, шпили, дополнительные этажи, обносить их крепостными стенами и рвами с водой[134] — словом, сооружать всю эту гигантскую надстройку.
Объяснять идеалисту, что его надстройка никому не нужна и только препятствует развитию нормальных отношений между Чемоданами и Поверхностью, бесполезно. Идеалист — это человек, который ведет паразитический образ жизни, на нужды других ему глубоко наплевать. Поэтому надеяться на то, что он добровольно согласится разобрать надстройку, не приходится.
Вот почему и решено было обратиться ко всем трудящимся Поверхности, чтобы они помогли сладить с идеалистами. Ведь, при всех физических различиях, трудящийся всегда поймет трудящегося.
Обращение было размещено на партийном сайте, а кроме того, еще дополнительно разослано по всем возможным адресам.
6. Когда окончательно стало ясно, что трудящиеся Поверхности пошли на поводу у идеалистов, и расчитывать придется только на себя, ряды партийцев резко поредели.
Однако оставшиеся не пали духом, а наоборот, теснее сплотившись, ужесточили дисциплину, на всякий случай ввели конспирацию и, уже без посторонних помех, умело сочетая легальные и нелегальные методы, вплотную занялись вопросами тактики и разработкой плана конкретных действий.
Официальными лидерами организации по-прежнему считались те двое, благодаря которым все и началось. Но, как видно, они уже выполнили свою историческую миссию. Теперь это были только два свадебных генерала, а на самом деле все держалось на Учителе.[135] Он не только один тянул всю оргработу, но и фактически единолично принимал самые ответственные решения. Ведь при нем всегда и неотступно находились его ученики. Поэтому при голосовании ему автоматически обеспечивалось большинство. В конце концов, в целях экономии времени, другие члены партии сами предложили изменить процедуру и отказаться от голосования. «А что толку нам вообще голосовать! — сказал как-то один из них. — Пустая трата времени! Как ни голосуй, а большинство всегда за Учителем. Оно у него свое и всегда в кармане».
Расчет при этом был простой: авось кто-нибудь из учеников, поддавшись ложному самолюбию, отложится от Клавдия и примкнет к его оппонентам.
Но не на тех они напали.
— А вам кто виноват, что вы всегда в меньшинстве? — насмешливо сказал Учитель. — Заведите и себе такое же большинство. Кто мешает? — а после громко, на весь зал: — Поступило предложение отменить голосование, а право последнего слова оставить за мной. Кто за? — и поднял руку. — Принято подавляющим большинством.
После этого случая Сангха не только обрела еще больший моральный перевес, но и пополнилась примкнувшими к ней новыми членами, которые уже и раньше прислушивались к Учителю, но из ложного
