глазами она пристально, без всякого выражения рассматривала человека. Нельзя было понять, где же скрыта жизнь бессмертной черепахи, как живет и движется ее голова на этой вялой, похожей на серый парусиновый шланг шее.
— Эй, вы! — заорал Василий Иванович, подскакивая ближе. — Что вы там делаете с черепахой?
Человек, вздрогнув, приподнял палку, черепаха медленно, с каким-то грустным достоинством убрала шею и голову, украшенную мудрыми глазами, в матовый пластинчатый панцирь с черными разводами, похожими на таинственные письмена.
— Какого дьявола вам надо? Вы пытались убить черепаху! В заповеднике! — Василий Иванович, знавший всех живущих здесь черепах, был потрясен. Ему хотелось стукнуть по длинной маленькой, матово блестевшей остатками прилизанных волос головенке незнакомца. — Кто вы такой, черт бы вас взял? Идите за мной!
— Ах, вот как! Вы тоже разводите этих гадин? — Человек яростно потыкал тростью в непробиваемую броню черепахи.
Медленно, демонстрируя глубочайшее презрение, панцирь беззвучно отполз в сторону.
Василий Иванович присмотрелся к странному человеку. В таком крупном порту, как Фароо-Маро, можно было встретить кого угодно. Но все же странно, что этот незнакомец говорит по-русски. Впрочем, в последние годы десятки миллионов людей во всех странах мира изучали русский язык… Было в этом человеке что-то истерическое, дерганое. Быть может, сумасшедший?
— Вы приезжий, сэр? — сухо осведомился Василий Иванович.
Маленький человек надменно вздернул голову и, фыркнув, смерил Василия Ивановича с ног до головы.
— Я — Хеджес! — сказал он с таким выражением, с каким представилась бы пирамида Хеопса или Эйфелева башня, если б им был свойствен дар речи.
Василию Ивановичу показалось, что он где-то слышал эту фамилию Хеджес… Безусловно слышал. Но где, в связи с чем?
— Некоторым образом хозяин этого заповедничка, — представился в свою очередь Василий Иванович, искоса поглядывая на странного собеседника. — Фамилия — Квашин…
— Это не имеет значения, — изрек тощий человек, которого звали Хеджес. — Ни вы, милейший, ни остальные три миллиарда двуногих не имеют для меня никакого значения. Ведь вы обречены на гибель, не так ли?
— Вы в этом уверены? — сказал Василий Иванович, убеждаясь, что перед ним сумасшедший, и раздумывая, как быть.
— Конечно! Это неизбежно, черт возьми! — довольно уныло пробормотал Хеджес. — Бомба, радиация и все прочее. Иногда я чувствую, что этот дьявольский стронций-девяносто уже сидит у меня в костях… Но самое скверное даже не это… — Хеджес перешел на таинственный шепот и сделался до того похож на традиционного сумасшедшего, что Василий Иванович, видевший сумасшедших только на иллюстрациях к страшным рассказам, испуганно попятился. — Вы знаете, что к концу столетия на Земле будет жить более шести миллиардов человек? Ну, что вы скажете?
Василий Иванович слегка развел руками и попробовал улыбнуться.
— Вы улыбаетесь? — взвизгнул Хеджес. — А знаете ли вы, молодой человек, что, согласно самым точным расчетам, произведенным лично мной, Земля, не выдержав дополнительной тяжести от плодящихся, как саранча, людей, сначала, естественно, замедлит свое движение, а потом и вообще остановится?.. У вас есть дети?
Детей у Василия Ивановича не было. Кажется, это несколько успокоило Хеджеса. Он тяжело вздохнул, вытирая пот:
— Все-таки отвратительно, что мы должны погибнуть, а вот такие гадины выживут! — Он снова злобно пнул черепаху тростью.
— Вы думаете, их не берет бомба и… и все другие ужасы? — осведомился Василий Иванович, с тоской поглядывая по сторонам.
— Я говорю не про этих! — Хеджес презрительно ковырнул безропотную черепаху. — Я говорю про тех, что делаем мы! Я ненавижу черепах, потому что мне слишком много приходится их видеть на Биссе! Тысячи черепах! Сотни тысяч!
— Как вы сказали? — Василий Иванович сразу насторожился — На Биссе? Вы оттуда, сэр?
— Это не имеет значения… — пробормотал тощий джентльмен, делая несколько шагов вперед и наклоняясь над лысой в этом месте землей. — Что это такое, а? — Он ковырнул тростью и поднял с земли небольшую семейку твердых коричневатых прохладных грибов. — Что это такое, сэр, я вас спрашиваю? — повторил он с возмущением.
— Грибы… — нерешительно улыбнулся Василий Иванович. — Белые грибы, честное пионерское…
Он выхватил их из рук Хеджеса и приласкал с искренней нежностью. Ах, как приятно было увидеть здесь, на берега Южного океана, подмосковных знакомцев! Но потом Василий Иванович удивился. Как ни слабо он был знаком с местной флорой и фауной, но все же помнил, что белые грибы не растут в районе экватора.
— Это я их нашел! — кричал между тем Хеджес, прыгая около Василия Ивановича. — Надеюсь, это не грибной заповедник? Грибы — того, кто их нашел. Проклятье, дайте же мне хоть подержать их!..
Он наклонился к грибам, которые Василий Иванович все-таки не выпускал из рук, и жадно вдохнул острую грибную сырость.
— А-ах… Прелесть, черт возьми! Скажите честно, сэр, стоят ли все наши черепахи, попугаи и эта куча соленой воды одного такого негодяя, а?
И он все-таки отколупнул от плотно слитой семейки крутой, веселый грибок. Василий Иванович не без сожаления проводил грибок взглядом и тут только увидел нечто такое, что поразило его куда больше, чем находка грибов.
Если бы, гуляя по берегу Оки или Волги в светлой березовой роще, по желто-синему ковру цветов иван-да-марьи, вы увидели взнесенные в небо мохнатые стволы пальм и тяжелые, величиной с небольшой чемодан кокосовые орехи, услышали взвизгиванья и ругань обезьян, порхающих с березы на березу среди стаек крохотных сердитых попугайчиков, вы бы, наверное, решили, что спите или тяжело заболели.
Нечто подобное пришло в голову Василию Ивановичу, когда он увидел, что мысок, привычно врезанный в океан, украшенный синеватыми в потоках яростного солнца пальмами, теперь выглядел совсем иначе… Пальмы стояли на месте, и попугайчики верещали что-то свое, диковинное, что нельзя было разобрать, но между пальмами на песчаный бугор, куда в шторм захлестывали волны, лег знакомый пестрый ковер… Здесь был и лиловатый клеверок, и нежные, то и дело вздрагивающие колокольчики такой прозрачной родной голубизны, что Василий Иванович, еще ничего не понимая, нагнулся и осторожно их погладил… Язычками огненно-красного пламени пылали колючие репейники; крохотные, в белых лучиках, солнышки ромашек то появлялись в узкой полоске овса, то исчезали… Несколько воробьев и одна- единственная ворона, которых Василий Иванович сначала и не приметил, молча, без единого звука, перелетали, хохлясь, с березы на березу, даже не приближаясь к пальмам… Василий Иванович отдал бы голову на отсечение, что ворона и два-три воробья взглянули на него вопросительно и сердито, словно требовали объяснить, что все это значит. Вдруг одна из ворон упала, как подстреленная. Но не успел Василий Иванович подбежать и посмотреть, что случилось, как новое чудо окончательно лишило его дара речи. Длинные рыжие усы овсов зашевелились, и оттуда, примяв василек, выглянул заяц…
Это было уже непереносимо. Василий Иванович оглянулся на Хеджеса, с ужасом подумав, что, может быть, сумасшествие этого джентльмена заразительно, и пролепетал:
— За-аяц…
Они не сразу заметили, что с зайцем происходит что-то странное. Он не убежал, как сделал бы это всякий нормальный заяц. Он упал. Сухие стебли овсов намокли желто-красным.
Василий Иванович шагнул вперед, нагнулся и поднял зайца за длинные уши. Хеджес вскрикнул, и Василий Иванович тоже едва удержался от крика, когда увидел, что держит в руках лишь немного более половины зайца: заднюю ногу с частью спины и брюшка словно сбрило чем-то острым. Эта нога лежала тут же, рядом. Похоже, что удар был нанесен зайцу только что.
Потом они нашли воробья без крыла, второго — без головы, ворону без лап. Все эти уродцы были уже
