и решили привести к власти Шагарат-ад-дорр, жену айюбидского султана, которая стала царицей и султаншей. Она взяла в свои руки государственные дела и велела изготовить царскую печать со словами «Ум Халил» (мать Халила). Халил был её ребёнком, который умер в раннем возрасте. В пятницу во всех мечетях произнесли проповедь и молитву во славу Ум Халил, султанши Каира и всего Египта. Такое дело было невиданным в истории ислама.
Вскоре после восхождения на трон, Шагарат-ад-дорр стала супругой одного из мамлюкских предводителей, Айбека, и тем самым дала ему титул султана[54].
Замещение Айюбидов мамлюками повлекло за собой крайнее ожесточение мусульманского мира по отношению к захватчикам. Потомки Саладина вели в этом плане более чем примирительную политику. Их слабеющая власть была уже не в состоянии противостоять опасностям, угрожавшим исламу, как с Востока, так и с Запада. Мамлюкская революция очень скоро стала средством военного, политического и религиозного возрождения.
Государственный переворот в Каире никоим образом не изменил судьбу короля Франции, по поводу которого ещё во время правления Тураншаха был заключён договор: Луи должен был быть освобождён при условии ухода всех франкских войск с территории Египта, в первую очередь из Дамьетты, и при уплате выкупа в миллион динаров. Через несколько дней после прихода к власти Ум Халил французский владыка был действительно отпущен. При этом участники переговоров с египетской стороны не преминули пожурить короля: «Как только такой мудрый человек как ты, находясь в здравом уме, мог подняться на корабль и отправиться в страну, населённую бесчисленным множеством мусульман? По нашему закону, человек, переплывший таким образом море, не может свидетельствовать в суде». — «И почему же?», — спросил король. — «Потому что он считается недееспособным».
Последний франкский воин покинул Египет в конце мая. Никогда больше западные чужеземцы не пытались захватить страну на Ниле. «Белокурая угроза» вскоре сменилась другой, более страшной опасностью, которую представляли собой потомки Чингиз-хана. После смерти великого завоевателя его империя была немного ослаблена из-за раздоров по поводу престолонаследия, и мусульманский Восток получил неожиданную передышку. Однако в 1251 году всадники степей вновь объединились под властью трёх братьев, внуков Чингиз-хана: Мунке, Хубилая и Хулагу. Первый считался неоспоримым властителем империи, имевшим своей столицей Каракорум в Монголии; второй правил в Пекине; третий, обосновавшийся в Персии, имел намерение завоевать весь мусульманский Восток вплоть до Средиземного моря и, может быть, до Нила. Хулагу был сложной личностью. Страстный поклонник философии и науки, предпочитавший общество образованных людей, он по ходу своих завоеваний превратился в свирепого зверя, жаждущего крови и разрушений. Не менее противоречивым было и его отношение к религии. Находясь под сильным воздействием христианства — его мать, его любимая жена и многие из его соратников были адептами несторианской церкви — он, тем не менее, никогда не отказывался от шаманизма, родной религии его народа. На управляемых им территориях, прежде всего в Персии, он в целом проявлял терпимость по отношению к мусульманам, но, обуреваемый стремлением подавить всякую политическую силу, способную противостоять ему, он вёл против наиболее славных исламских метрополий войну до полного уничтожения.
Его первой целью был Багдад. Сначала Хулагу потребовал от аббасидского калифа аль-Мутассима, тридцать седьмого представителя этой династии, признать сюзеренитет монголов так, как его предки приняли в прошлом власть сельджуков. Князь правоверных, слишком уверенный в своём авторитете, велел сообщить завоевателю, что любое нападение на столицу калифата вызовет тотальную мобилизацию всего мусульманского мира от Индии до Магриба. Ничуть не испугавшись, внук Чингиз-хана объявил о своём намерении взять город силой. В конце 1257 года он направился с несколькими сотнями тысяч всадников к столице Аббасидов и разрушил по дороге святыню ассасинов Аламут[55]. При этом погибла бесценная библиотека, что навсегда сделало затруднительным обстоятельное знакомство с доктриной и историей деятельности этой секты. Поняв степень угрозы, калиф решил пойти на переговоры. Он предложил Хулагу произносить его имя в мечетях Багдада и пожаловать ему титул султана. Но было слишком поздно: монгольский правитель окончательно выбрал силовой вариант. После нескольких недель мужественного сопротивления князь верующих был вынужден капитулировать. 10 февраля 1258 года он лично пришёл в лагерь завоевателя и взял с него слово, что все жители города получат пощаду, если сложат оружие. Но, увы: как только мусульманские защитники разоружились, их сразу же истребили. Потом монгольская орда заполонила чудесный город, разрушая здания, сжигая жилые кварталы, безжалостно убивая мужчин, женщин и детей; всего было уничтожено около сорока тысяч людей. Только христианская община города спаслась благодаря заступничеству жены хана. Сам князь правоверных был казнён посредством удушения через несколько дней после своего поражения. Трагический конец калифата Аббасидов поверг мусульманский мир в смятение. Теперь речь шла уже не о вооружённой борьбе за контроль над тем или иным городом, а об отчаянных усилиях, имевших целью сохранение ислама.
Татары тем временем продолжали своё победное продвижение в направлении Сирии. В январе 1260 года армия Хулагу осадила Алеппо и быстро захватила город, несмотря на героическую оборону. Как и Багдад, этот древний город был подвергнут кровавой бойне и разрушению за то, что посмел бросить вызов завоевателям. Через несколько недель пришельцы были у ворот Дамаска. Айюбидские царьки, правившие ещё в разных сирийских городах, не могли, разумеется, остановить этот вал. Некоторые из них решились признать власть Великого Хана, намереваясь даже, по недомыслию, присоединиться к захватчикам в борьбе против мамлюков Египта, врагов их династии. У христиан, восточных и франкских, мнения разделились. Армяне в лице их царя Гетума встали на сторону монголов, их примеру последовал и зять царя Боэмонд Антиохийский. Напротив, франки Акры заняли позицию нейтралитета, которая была более выгодна мусульманам. Но как среди жителей Востока, так и среди выходцев с Запада создалось впечатление, что монгольское нашествие очень напоминает священную войну против ислама, войну, подобную франкским походам. Это впечатление усиливалось тем фактом, что главный помощник Хулагу в Сирии, военачальник Китбука был христианином-несторианцем. Когда 1 марта 1260 года пал Дамаск, в него как завоеватели вошли именно христианские князья: Боэмонд, Гетум и Китбука, что вызвало возмущение арабов.
Докуда дойдут татары? До Мекки, уверяли некоторые, чтобы нанести последний удар вере Пророка. До Иерусалима, во всяком случае, и очень скоро. В этом была убеждена вся Сирия. Сразу после падения Дамаска две монгольские армии поспешили овладеть двумя палестинскими городами: в центре Наблусом и Газой на юго-западе. Поскольку последний город находился на границе Синая, этой ужасной весной 1260 года казалось неизбежным, что и сам Египет не спасётся от опустошения. Хулагу, даже не дожидаясь окончания сирийской кампании, направил в Каир посла с требованием безусловного подчинения страны на Ниле. Посла приняли, выслушали и потом обезглавили. Мамлюки не шутили. Их методы были совсем не те, что у Саладина. Султаны-рабы, правившие Каиром уже десять лет, выражали ожесточённость и непримиримость арабского мира, осаждённого со всех сторон. Они сражались всеми средствами. Без моральных ограничений, без великодушных жестов, без компромиссов. Но зато храбро и эффективно.
В любом случае только к ним были теперь обращены все взоры, ибо они представляли последнюю надежду задержать продвижение захватчиков. В Каире власть уже несколько месяцев была в руках тюркского военачальника Кутуза. Шагарат-ад-дорр и её муж Айбек, процарствовав вместе семь лет, кончили тем, что убили друг друга. По этому поводу долгое время циркулировали многочисленные версии. Та, что пользовалась особой популярностью, несомненно, смешивала любовь и ревность с политическими амбициями.
Рассказывали, что султанша однажды, как это было принято, прислуживала своему супругу в бане, и, пользуясь моментом расслабленности и интимности, упрекнула султана за то, что тот взял себе в наложницы прелестную четырнадцатилетнюю рабыню. «Неужели я тебе больше не нравлюсь?» — спросила она его ласково. Но Айбек грубо ответил: «Она молода, а ты уже нет». Шагарат-ад-дорр задрожала от ярости. Она залепила супругу глаза мыльной пеной, сказала ему несколько примирительных слов, чтобы усыпить его бдительность, а затем неожиданно схватила кинжал и вонзила ему в бок. Айбек упал. Султанша несколько мгновений оставалась неподвижной, как бы в оцепенении. Потом, направившись к дверям, она позвала нескольких верных рабов, чтобы убрать труп. Но, к её несчастью, один из сыновей Айбека, которому было пятнадцать лет, заметил, что вода, вытекавшая из бани наружу, окрасилась в красный цвет. Он бросился в хаммам и увидел за дверью Шагарат-ад-дорр, полуобнажённую и ещё державшую в руке обагрённый
