Скала Таниоса

наградили. Однако хозяин на все это и ухом не повел, шейха занимало совсем другое. Тесть. Его выходки наводили ужас на всех обитателей Горного края, каким же чудом он так легко переменил свое мнение и согласился с зятем, хотя за минуту до того угрожал ему смертью? Поверить, что доводы супруга его дочери оказались столь убедительны, он не мог: для людей, подобных тестю, вся жизнь — битва, и если он не вернул полученный удар незамедлительно, у его противника есть основания забеспокоиться.

На расспросы поселян, во множестве сбежавшихся, чтобы приветствовать его благополучное прибытие, шейх ответствовал короткими пустопорожними фразами, а о своей супруге и тесте упоминал в выражениях крайне осмотрительных.

С его возвращения прошло лишь несколько часов, когда в Залу с колоннами торжественно вступила хурийе, и это ее появление всем запомнилось. Она держала на руках нечто, обернутое в сиреневую ткань, и еще прежде, нежели успела приблизиться к господину вплотную, громко произнесла:

— Мне надобно обратиться к нашему шейху с просьбой, но приватно.

Все те, кто при сем присутствовал, разом поднялись со своих мест, готовые удалиться. Одна лишь она, хурийе, могла так опустошить замковую гостиную, и чтобы хозяин ни словечка поперек не сказал. Его это даже забавляло, он, не гневаясь на непрошеное вторжение, только обронил с усмешкой:

— Чего тебе от меня нужно на этот раз?

Мужчины, выходившие из залы, не преминули отозваться на эту фразу целым каскадом смешков и шуток, выплеснувшихся даже за дверь.

Ибо никто не забыл, с какой просьбой она в прошлый раз явилась сюда.

Это случилось больше двенадцати лет назад, сия дородная матрона была в ту пору совсем юной девушкой, и шейх немало удивился, когда она заявилась в замок, не сопровождаемая родителями, и настояла, чтобы он выслушал ее без свидетелей.

— Я пришла просить о милости, — сказала она тогда, — но мне нечего предложить взамен.

Просьба же оказалась не простая: ее дальний родич Бутрос, которому она была обещана в жены, сын тогдашнего престарелого кюре, отправленный на учение в монастырь, дабы в будущем занять место своего родителя, был замечен одним итальянским священнослужителем, который убедил его принести обет безбрачия, как то принято в Европе, объяснив юноше, что из всех жертв, какие смертный может принести Небесам, целибат наиболее угоден им. Он даже обещал, что, ежели молодой человек воздержится от плотских уз с женщиной, его пошлют учиться в Рим, в Высшую духовную семинарию, после окончания коей он вполне смог бы стать епископом.

— Этот Бутрос, должно быть, в рассудке помутился, если ради того, чтобы сделаться епископом, готов отказаться от такой красавицы, как ты, — без улыбки промолвил шейх.

— То-то и есть, я и сама так думаю, — с отменной решимостью подтвердила юная особа, если и порозовев, то самую малость.

— Так что же я, по-твоему, должен сделать?

— Нашему шейху нетрудно будет найти слова, чтобы убедить его. А я проведала, что Бутрос вместе со своим отцом как раз завтра собирается в замок…

Старик-буна в самом деле явился, опираясь на руку сына, и с гордостью пустился толковать шейху, как его мальчик блистал в учении, наставники его очень отличали, а один заезжий итальянец даже обещает ни больше ни меньше как отвезти его в папский град, в «Румиех», как звучит на их диалекте имя «Рим».

— Настанет день, — заключил он, — и в нашем селении будет кюре куда более достойный, чем ваш покорный слуга.

Старик ожидал, что в ответ лицо господина просияет, а с уст польются ободряющие речи. Но удостоился лишь сумрачного взора. За ним последовала долгая пауза, заведомо неприветливая. И наконец прозвучали такие слова:

— Когда твой долгий век подойдет к концу, буна, и ты нас покинешь, нам более не понадобится кюре.

— Как так?

— Это дело давным-давно решенное. Я вместе со своими домашними и арендаторами, короче, мы все решили принять ислам.

Тут шейх обменялся быстрым взглядом с теми четырьмя или пятью поселянами, что в этот момент находились подле него, и они все разом тотчас принялись скорбно качать головами.

— Нам бы не хотелось, чтобы это произошло при твоей жизни, ведь тем самым мы разбили бы твое сердце, но когда тебя уже не будет среди нас, храм переделают в мечеть, и кюре нам больше никогда не потребуется.

Молоденький семинарист был сражен наповал, ему показалось, что весь окружающий мир рушится у него на глазах. Но старый буна, видимо, не испытывал подобного потрясения. Он хорошо знал «своего» шейха.

— Что-то неладно, шейх Франсис?

— Да все неладно, буна! Стоит кому-нибудь из наших отправиться в Триполи, в Бейрут, в Дамаск, в Алеппо, как ему приходится терпеть притеснения, все придираются к нему: и одежду он носит не того цвета, и поворачивает направо, когда от него хотят, чтобы шел налево. Разве мало мы выстрадали?

— Страдания во имя святой веры угодны Господу, — воспламеняясь, заявил семинарист, — надобно быть готовым к любым жертвам, вплоть до мученичества!

— С чего бы нам умирать ради папской религии, если Рим и знать нас не желает?

— То есть как?

— У них нет ни капли уважения к нашим традициям. Вот увидите, наступит день, они до того дойдут, что станут присылать к нам холостых кюре, которые будут с вожделением пялиться на наших женщин, так что ни одна больше не осмелится пойти к исповеди, и бремя греха обрушится на наши головы.

Тут семинарист начал понимать, в чем состоит истинный предмет спора. И счел нужным привести свои доводы:

— Во Франции все священники воздерживаются от брака, это не мешает им оставаться добрыми христианами!

— Что во Франции, то и есть во Франции, а что у нас, то здесь! Наши кюре испокон веку женятся, и мы всегда отдавали им прекраснейших невест селения, чтобы они были при деле и на чужих жен не заглядывались.

— Среди мужчин встречаются такие, что умеют противостоять искушению.

— Они противостоят лучше, если рядом жена!

Присутствующие закивали тем усерднее, что теперь вполне поняли истинные намерения своего шейха, чьи предки во время оно приняли христианство именно затем, чтобы жить в ладу с верованиями своих подданных.

— Послушай, сын мой, — продолжал хозяин, — теперь я буду говорить с тобой без обиняков и ни единого из своих слов повторять не намерен. Если ты взыскуешь святости, то в твоем отце, даром что он женат, ее больше, чем в целом городе Риме; если ты хочешь послужить своему селению и пастве, тебе остается лишь следовать его примеру. Если же, напротив, твоя цель стать епископом, если твое честолюбие больше, чем это селение, тогда можешь отправляться хоть в Рим, хоть в Истанбул, куда угодно. Но знай, что, пока я не умер и не погребен, ноги твоей не будет здесь, в Горном крае.

Посчитав, что дискуссия зашла чересчур далеко, старый кюре решил привести ее к завершению:

— Что угодно нашему шейху? Ведь если мы пришли его повидать, то именно затем, чтобы просить совета.

— К чему расточать советы, если никто не желает к ним прислушаться?

— Говори, шейх, мы поступим так, как ты пожелаешь.

Все взоры обратились к Бутросу. Сей последний, подвергнувшись такому напору, был принужден кивнуть в знак согласия. Тогда шейх знаком подозвал одного из своих стражей, шепнул ему что-то на ухо.