заключить его под стражу. Однако это ему не помогло. Находясь в бруклинской тюрьме, ля Темпа страдал расстройством желудка и принимал болеутоляющие средства. Вечером 15 января 1945 года в своей камере ля Темпа принял лекарство, лег спать. И не проснулся. Как показало вскрытие, в его организме находилось количество яда, способное «умертвить восемь лошадей».
Каким образом попал яд в коробочку с лекарством, так и осталось тайной, однако это событие однозначно закрыло вопрос об обвинении Дженовезе. Дикки привез-таки его в Бруклин, и помощник окружного прокурора Джулиус Гельфанд почти целый год пытался найти новые доказательства его вины. В конце концов, 10 июня 1946 года ему пришлось прийти в суд и признать, что доказательств, достаточных для обвинительного заключения, он не имеет.
— Других свидетелей (помимо ля Темпы), — заявил он, — которые могли бы дать соответствующие показания, обнаружить не удалось. Они либо исчезли, либо отказались рассказать то, что они знали об этом преступлении — из боязни мести со стороны Дженовезе или других главарей преступного мира. Они прекрасно понимают, что заговорить — значит умереть.
Судья, вынеся решение о недостаточности показаний Руполо для обоснования обвинения, заявил Дженовезе:
— Я не могу предсказать решения суда присяжных, но считаю, что если бы у обвинения имелись хоть какие-нибудь другие свидетельские показания, вам бы не избежать электрического стула.
Все присутствовавшие в зале суда заметили, что Дженовезе, которого явно раздражали все формальности, оттягивавшие его освобождение, встретил слова судьи снисходительной улыбкой, а на речь прокурора Гельфанда отреагировал «нескрываемой зевотой».
(В качестве вознаграждения за предоставленную информацию, в этой ситуации совершенно бесполезную, Руполо был выпущен на свободу. Однако его предупредили, что его решение покинуть тюрьму равносильно самоубийству. «Я использую свой шанс», — отвечал Ястреб. В течение нескольких лет его жизнь была заполнена всепроникающим страхом; он жил в постоянном ожидании смерти. В конечном итоге, 27 августа 1964 года его труп, крепко связанный веревками, оторвался от бетонных болванок, привязанных к его ногам, и всплыл на поверхность залива Джамайка-Бэй в Нью-Йорке. С момента его исчезновения прошло около трех недель. На его обезображенном теле обнаружены множественные раны груди и живота, нанесенные металлическим предметом типа пешни, затылочная часть головы отсутствовала. В 1967 году перед судом по обвинению в убийстве Руполо предстали четверо членов «Коза ностры»; мотив убийства — месть за его «стукачество». Все четверо были оправданы).
Валачи встретился с Дженовезе не сразу после его освобождения из-под стражи.
— У меня самого были неприятности, — вспоминал он, — и я не хотел сразу же соваться с ними к Вито. Он только-только вернулся из Италии, разделался с этим кислым делом, и мне не хотелось, чтобы он подумал, что я воспользовался удобным случаем. Да и потом кто знал, каким он стал после стольких лет, что мы не виделись?
«Неприятности» Валачи требовали внимания вершителей правосудия «Коза ностры». Он избил другого члена организации, и из-за этого ему теперь грозил суровый «суд». Хотя это и кажется странным применительно к тому миру насилия, в котором он жил, сам Валачи объясняет это так.
У нас еще со времен мистера Маранзано было жесткое правило: ни один член мафии не мог ударить другого. Это правило наиболее строго соблюдалось в Нью-Йорке. Конечно, это в Буффало тишь да гладь, или, скажем, в других городах, где всего одна «семья» и все держатся друг за друга. В Нью-Йорке иначе. Здесь пять «семей», — а вообще-то их шесть, потому что нужно считать и Ньюарк, штат Нью-Джерси, так что мы в Нью-Йорке по головам друг у друга ходим. Я имею в виду, что члены этих «семей» относятся друг к другу весьма враждебно, и при случае всякий старается переманить к себе «шестерку» другого, перенять клиентуру его букмекерской конторы или увести его постоянного клиента-заемщика. Из этого ясно, почему у нас такие строгости по части мордобоя.
Я всегда тщательно соблюдал это правило, даже тогда, когда в 1940 году разругался с этим псом, Бобби Дойлом: я засек его, когда тот подбивал клинья к моей жене и свояченнице, рассказывал им, как я каждый вечер развлекаюсь с девочками. Было много ребят, любивших завернуть покруче, но в моем понимании все они трусы поганые. Один раз я с девчонкой сидел в баре, и тут заходит Джо Штуц, настоящая фамилия — Торторичи, с ним — ребята из команды Турка, Майка Коппола. Он и говорит моей девчонке, чтобы она мотала отсюда, а мне сказал, что Майк ждет меня на улице, в машине. Я после узнал, что Майк действительно сидел в машине, но Джо Штуцу не стоило так себя вести. Дешевый ход. Он хотел меня унизить перед этой девчонкой, поэтому я сказал: «Если Майк хочет меня видеть, он знает, где меня искать. Будь здоров».
Вот вам пример, как пытаются загнать человека в угол. Мне так хотелось съездить ему по роже, но после этого мне снова светил бы «суд», верно? А с Джо Штуцем я разобрался по-своему. На него работал один парень, Пэтси, он содержал пиццерию, которая фактически принадлежала Джо. Пэтси не был членом организации, просто он немного возомнил о себе. Я прихожу с той же самой девушкой в его заведение и спрашиваю: «Есть свободный столик?»
А он говорит: «Нет», причем довольно нахально.
Я ему: «Иди сюда». А там такое помещение, что надо спуститься на несколько ступеней вниз. Пэтси стоял на самой нижней ступеньке, и я врезал ему ногой прямо в брюхо. Он еще и на пол не успел свалиться, как провонял все кругом, и отключился. А я говорю своей девчонке: «Пойдем, пройдемся. Здесь отвратительная кухня».
На следующий день мне позвонил Джо Штуц. «Ты что, рехнулся? — спрашивает. — Ты же знаешь, что это мой парень».
— Что же, — говорю я, — тогда поучи его хорошим манерам. Научи его уважать людей. А то он вообразил, что раз ты дал ему поддержку, он может плевать на всех. У кого-то он перенял дурные привычки. Сделай одолжение, скажи ему, что ты — не единственный крутой парень в Нью-Йорке.
По его словам, происшествие, которое принудило Валачи нарушить неписаный закон, и святого могло из себя вывести. В 1945 году он продал ресторан «Аида» по той же причине, что и несколько раньше привела к продаже «Пэрэдайз»: состав населения близлежащих кварталов весьма изменился. Вскоре после этого Фрэнк Лючиано, его партнер по продаже «левых» талонов на бензин, пригласил его купить на паях ресторан «Лидо», располагавшийся в районе Касл Хилл в Бронксе. Лицензия на торговлю спиртными напитками была выписана на имя сына Лючиано, Энтони, поскольку он пока в полицейских картотеках не значился. Валачи внес свой пай в размере 15 тысяч долларов; зимой 1946 года на торжественном открытии ресторана присутствовали 250 человек. К весне ресторан приносил Валачи до 2500 долларов в неделю, и он был счастлив. «Я даже поверить в это не мог», — признался он.
Первое темное облачко на горизонте появилось тогда, когда Лючиано вдруг стал откладывать выплату прибыли, мотивировав это тем, что им якобы необходимо создать прочный запас капиталовложений. «Понимаете, — говорил мне Валачи, — я стал волноваться. Уже месяц, как идет бейсбольный сезон, а я еще не получил ни цента из прибыли». Он начал осторожно выяснять ситуацию, чтобы не обидеть Лючиано, если вдруг его подозрения окажутся беспочвенными. В один прекрасный день он встретил в Бронксе одного букмекера, который, как бы между прочим, сказал:
— Ну, Джо, у тебя отличный партнер, да и сын его — тоже. Умеют достойно проигрывать.
— А что, много они играют?
— Да. Сначала были лошадки, а теперь ведь каждый день бейсбольные матчи…
В тот вечер в разговоре со своим партнером Валачи намеренно отметил странное совпадение проигрышей Лючиано на тотализаторе и того, что он перестал получать свою часть барышей с ресторана. Лючиано с негодованием отмел это обвинение, сказав попутно, что у него есть хороший «рабби» (так в преступном мире называли адвоката на «суде»), — это на тот случай, если Валачи надумает выносить этот вопрос на «суд».
— Послушай, Фрэнк, — рявкнул в ответ Валачи, — мы с тобой давно делаем бизнес вместе, и с талонами, и со всеми другими делами, и я скажу: у нас с тобой всегда все было о'кей. Но если я что-нибудь такое узнаю, рабби тебе больше не понадобится. Смотри, я тебя предупредил.
Как видно, это предупреждение не возымело действия. На следующий вечер Валачи заглянул в
