бутылку красного вина.
— Твое здоровье! — обратился я к Вангу Ю. — Или, как говорят японцы: «Кампаи»!
— Кампаи! — отозвался он с таким видом, будто потешается надо всем на свете, и прежде всего над самой жизнью. Он даже улыбался, как матушка.
Ему не нравится делить маму со мной, подумал я. Но сказать, что я ему совсем не нравлюсь, тоже нельзя…
После ужина я разложил на круглом столе красного дерева, стоявшем в центре моей комнаты, морские раковины, которые когда-то собрал на побережьях Карачи, Гоа и Пенанга. Я по обыкновению долго рассматривал их, как делаю всегда, когда хочу успокоиться. Вдруг в дверь два раза постучали. Ванг Ю заглянул внутрь и сообщил:
— Внизу ждет посыльный.
Дело было далеко за полночь, и я разволновался.
— Немедленно давай его сюда, Ванг Ю! В такой час может случиться что угодно…
Ванг Ю ввел его в комнату, и я не поверил своим глазам. Передо мной предстал не посыльный, а обычный уличный мальчишка. Его грязные кружевные манжеты, в отличие от белоснежных и накрахмаленных манжет остальных посыльных, были разорваны в клочья. Казалось, он специально разодрал их об стены, пока шел ко мне. Его светлые курчавые волосы, казалось, были не мыты вот уже несколько дней, в глаза бросались следы помады на щеках. Вероятно, какая-то женщина излила на него все избытки своей нежности.
— Я принес вам сообщение, сударь, — сказал он и протянул мне крохотный конверт.
На конверте неразборчивым почерком значилось мое имя. Сердце заколотилось:
— Это от Эсме? — спросил я.
— Ага, — отозвался он с безразличным видом.
Ни один другой посыльный так себя не ведет. Это был тот самый мальчишка, которого днем раньше я отправлял к господину Волковеду и Эсме. Без сомнения, это он: посыльный с грязными чулками! И кого же напоминало это его «ага»? Эсме! Это сын Эсме! Совершенно не похожий на остальных посыльных.
— Сколько тебе лет, малыш? — взволнованно спросил я.
— Мне шесть лет, сударь, — ответил он, не отрывая взгляда от раковин на столе.
— В каком доме ты живешь?
— В седьмом.
Нет, это не посыльный, это самый обыкновенный мальчишка. Сын Эсме, сын Эсме! А как ему раковины мои понравились! Я собрал их со стола и сложил в бархатную сумку.
— Держи. Я еще насобираю.
— Но постойте, сударь, постойте! — изумленно воскликнул он. — Это раковины с берегов Пакистана, Индии и Малайзии. Прошу вас — посыльные не могут — не должны! — принимать подарки. Благодарю вас, сударь. Вы очень добры, очень, очень добры.
Казалось, он вот-вот расплачется. Он походил то на обычного посыльного, то вдруг казался простым ребенком. Ему хотелось взять мой подарок, но он знал, что нельзя, вот и мучился. Совсем как Эсме. Его мать.
— Пожалуйста, возьми раковины, — произнес я. — Когда тебе будет скучно или грустно, будешь на них смотреть. Знаешь, это очень успокаивает.
Но подействует ли на посыльного? Впрочем, посыльные тоже люди. Пусть даже они и чудеса генной инженерии, пусть даже они совершенные создания, все равно они люди. Дети. Неужели Эсме знает? Неужели она знает, что этот мальчик — ее сын?
— Не подождешь немного? — спросил я. — Я хочу отправить с тобой ответ.
— Конечно, сударь, — ответил мальчик. Все-таки он взял бархатную сумку с раковинами.
Хорошо, подумалось мне. Все-таки малыш не смог отказаться от раковин. Мне захотелось обнять, приласкать этого ребенка. Быстро разорвав конверт, я начал читать.
Мне не по себе. Хорошо, напишу правду: мне страшно. Я должна кое-что сообщить тебе. Вот села, пишу. Значит, так: сегодня меня пытались убить. Когда я ушла из твоего бюро, то пошла прямо домой, так как очень устала. Там я легла и отключилась. Проспала бы целую вечность…
Моя соседка напротив — очень милая пожилая женщина, я часто оставляю ей ключи и прочие мелочи. По ее словам, из моей квартиры она почувствовала сильный запах газа, попыталась открыть мою дверь, но не сумела. Ей пришлось сломать замок. Все конфорки на плите были включены на полную мощность, а окна и двери заткнуты тряпками. Уверена, что здесь замешан Городской совет, сам знаешь почему. Я пишу тебе сейчас из дома одного друга. Не отвечай. Завтра я зайду к тебе, тогда и поговорим. Береги себя!!!
С любовью, Эсме.
Ее пытались убить. Городской совет, убийства посыльных, Эсме, ищущая своего сына…
— Я могу идти, сударь? — спросил мальчик.
— Да-да, иди, — ответил я. А потом спохватился и почти что с ужасом крикнул вслед: — Оставайся лучше здесь! Ты же знаешь, что посыльных…
Он ласково улыбнулся и сказал:
— Пожалуйста, не беспокойтесь, сударь. Нам разрешено ночевать только в доме посыльных. Доброй ночи. Большое спасибо за раковины.
И быстро вышел. Мне казалось, я сойду с ума. Эсме, сын Эсме, таинственные убийцы, которые включают газ и затыкают все щели тряпками, Городской совет, убийства посыльных… Я не ожидал, что усну этой ночью. Я ошибался. Не прошло и десяти минут, как я уже сладко спал.
Проснулся я очень рано, на улице накрапывал дождик. Спал крепко и потому не запомнил, что мне снилось. На сердце было отчего-то легко: наверное, мне все же снилось что-то хорошее. Почему-то страшные, грустные сны всегда запоминаются лучше. Как будто мало им терзать нас ночами — и днем они продолжают крутиться в памяти вновь и вновь, как старый фильм. А хорошие сны запоминаются реже всего, хотя от них делается легко на сердце и мы просыпаемся счастливыми — но вспомнить их не можем.
Я быстро оделся и, зажав под мышкой дедушкин макинтош, тихонько спустился по лестнице. Мне не хотелось завтракать дома, не хотелось видеть Ванга Ю. Чувствовал я себя превосходно. Я двинулся прямо к деловому центру. Кажется, даже посвистывал себе под нос.
В лавке на углу купил сэндвич с тунцом и жасминовый чай, рассудив, что прелесть жизни в портовом городе заключается именно в этом — возможности в любое время купить сэндвич со свежим тунцом. С чего вдруг я об этом задумался, не знаю, но точно помню, что так и было.
В деловом центре меня ждал выгравированный на железной двери лифта Икар. Дедушкина контора в то утро казалась прекрасной, как никогда. «Какой замечательный у меня был дедушка, — сказал я сам себе. — Не такой, как я. Замечательный. Благородный и утонченный».
Я сел за стол и только принялся за сэндвич, запивая его жасминовым чаем, как вдруг в дверь тихонько постучали.
— Входите! — крикнул я. — Дверь открыта, входите, пожалуйста!
— Сидите, сидите, прошу вас! — сказал мой гость, входя. Это был тот самый пожилой и почтенный господин с третьего этажа, который уже заглядывал раньше и всячески восхищался Вангом Ю.
Я вскочил и указал на кресло слева от стола:
— Будьте любезны, присаживайтесь, пожалуйста. — Считаю, что невежливым можно быть лишь тогда, когда ты в дурном расположении духа.
— Удивительно! — сказал он. — Никогда еще вы не приходили в такую рань.
Он был очень худым и старым. Совершенно седые волосы, на руках — четкие бороздки вен, отчего его руки казались почти синими. Наверное, в молодости он был рыжим. Только не спрашивайте, почему это пришло мне в голову. Вот если бы мы с вами пили за одним столом, я бы обязательно спросил и вас тоже: «Вы, наверное, в молодости были рыжим?» Но у этого пожилого господина аристократического вида я, слава
