Вдруг рядом послышался шорох. Кто-то подошел ко мне сзади и, не говоря ни слова, обнял за плечи. Большие горячие руки. Я не переменила позы, не сделала ни малейшего движения запротестовать, повернуться. Лишь механически продолжала обмахиваться веточкой. Большие горячие руки ощупали мои груди, живот, бедра и колени. Я испытала изумленье, ужас и восторг. Похожее чувство возникло однажды, когда я приложила ладонь к только что включенному электрическому чайнику и ощутила нарастающую вибрацию. Теперь все мое тело вибрировало подобным образом. Моя спина сама-собой прогнулась, а большие горячие руки уже задирали юбку и стаскивали с меня трусы. В сплетениях ветвей и листвы за оградой, как это бывает при напряженно пристальном взгляде, стали мерещиться разные лица: то насуплено язвительная физиономия господина N., то печальные черты живой легенды Джона, то глупо недоуменное лицо собственного мужа. Я выронила веточку и крепче ухватилась за штакетины. Забор слегка качался и поскрипывал. У меня было такое ощущение, как будто, расставив ножки, словно маленькая девочка, я сижу на горячей отцовской ладони, которая подбрасывает меня все выше и выше, отчего у меня захватывает дух и из груди сам собой вырывается смех. Я извивалась, как рыбина, подхваченная огромным багром, но сорваться с него уже не могла. Мне хотелось подпрыгивать в такт, подниматься на носочки, но большие руки крепко придерживали меня за бедра. Оставалось лишь крепче цепляться за штакетины. Как жаль, что нельзя было расплакаться обильными слезами. А когда он отпустил меня, я еще некоторое время продолжала двигаться и становиться на носочки. Мокрая сплошь. Не только на внутренней поверхности бедер, но и на подколенных впадинах, икрах и даже на щиколотках я была облита обильной липкой влагой. Пришлось кое-как присесть, подтянуть трусы, неловко обтереться подолом. Только теперь я оглянулась на него, не зная, что говорить, что делать дальше. Он как раз нагнулся и шарил в темноте по земле. Я с наслаждением смотрела на его широкую спину. Наконец, он отыскал и поднял свою чудесную фуражку. После всего произошедшего у меня, наверное, был до того беспомощный и растерянный вид, что он улыбнулся, элегантным движением водрузил фуражку мне на голову, а затем притянул к себе и крепко обнял.
— Какая ночь, Николяша! — прошептала я, уткнувшись носом в его мокрую от пота подмышку, и жадно вдыхала его соленый дух.
— Ты слышишь? — спросил он.
Где-то далеко простучал поезд.
— Москва-Запорожье, — мечтательно произнес Николяша.
— Как будто сразу запахло антрацитом, лимонами, дальними странами, правда, Николяша?
— Я всегда мечтал стать машинистом. Или хотя бы помощником. Так ведь нет же — полный дальтоник… Или, по крайней мере, ревизором-контролером. Так ведь нет же — проклятая застенчивость… Что мне остается — только сидеть в диспетчерской…
Я крепко-крепко обняла его и стала гладить по просторной спине, которая казалась мне такой родной. Господи, какие мы все по-своему несчастные! Потом мы в обнимку двинулись к дачному поселку. Несколько раз нам перебегали дорогу бродячие собаки, кошки и крысы. Несколько раз он останавливал меня в каком- нибудь укромном месте (между гаражами, в густых кустах Иван-чая, в кленовой рощице, на чьей-то картофельной грядке, рядом с кучей ботвы, в заброшенной теплице). Нежно сосал мои тощенькие, как сухая береста, груди, пока молочные железы не разбухали так, словно снова были готовы функционировать. Потом я нагибалась или становилась на четвереньки, всё обильнее истекая горячей любовной патокой, превращаясь в набухшие медом соты. А может быть, в размораживаемый морозильник. В общем, наши мёд и молоко, смешиваясь, растекались сладостной лавой. Потом, запыленные и в клочках травы и колючках репейника, мы снова слушали проходящие поезда. Тук-тук-тук. И короткие гудки. «Жмеринка-Сумы-Москва», «Москва-Житомир», «Одесса-Киев-Москва», «Москва-Ужгород». Даже русские березы в ночи стали казаться мне малоросскими пирамидальными тополями. «Бедная моя Родина, волшебная моя страна!» — почему-то шептала я, хотя это совершенно не соответствовало действительности. И все-таки, какие мы счастливые! Николяша рассказывал про поезда и железнодорожное расписание. Я давно решила покориться судьбе. Приложив палец к губам, сама провела его в дом, поплотней прикрыла двери на половину хозяйки, и мы поднялись в мою светелку, где наконец смогли полностью обнажиться.
— Николяша, — печально, почти торжественно произнесла я, отводя глаза от его наготы, потому что от нее у меня перехватывало дыхание, как будто я повисала над обрывом, — я знаю, что все это значит. Я понимаю, что это Стива. Он остался с Агнией, а тебя попросил, чтобы ты…
— Какое это имеет значение, Александра? Я вот только беспокоюсь, как твоя хозяйка. Не откажет от дачи, если услышит, что ты привела гостя? Может, мне лучше уйти?
— Нет, нет! Во-первых, она разрешила мне. А во-вторых, даже если она завтра бы и выгнала меня вон, я бы не отказалась от сегодняшней ночи. Мне только неловко перед тобой. Сегодня я ужасно грустная, не в состоянии быть такой легкой и волшебной, как ты…
— Что ж, не будем сильно шуметь, верно? Просто обнимемся покрепче, пожарче. Стива предупредил меня, что у тебя куча проблем…
Единственное, что я успела сделать: тихонько запустить на ноутбуке «Битлз». Впрочем, чем теперь для меня были вся музыка, поэзия, литература, высокое искусство — пустым звуком! Я снова чувствовала себя варваром и лицемеркой, предавшей вечному забвенью всю мировую культуру, которая еще недавно была для меня блаженством и спасательным кругом. Но как же было сладко, как сладко! И как я была благодарна моему чудесному другу Стиве, который так деликатно и мудро преподнес мне такой царский подарок! Жаль только, что мне не дано было просто, по-бабьи, разреветься. Я стала хищно, взасос целовать, лизать его плечи, грудь, живот. «Ох, ох! Николяша! Я уж и думать не гадала…» — хнычущим, сбивчивым шепотом лепетала я, сотрясаемая его вулканами и лавинами, переполненная до краев. «Ничего, — отзывался он, весело отдуваясь, — свято место пусто не бывает!» В короткие промежутки отдохновения я расспрашивала Николяшу о его жизни. У него была чрезвычайно простая и незамысловатая жизнь, а сам он был милым и примитивным, как полевой цветок или травинка. Как и Стива, он родился и вырос в этом городке, — но с мечтой о карьере машиниста. В отличие от Стивы, у него не было никаких особенных талантов, глубины, высшей устремленности, если не считать того, что он с юности пользовался необычайным вниманием женщин-дачниц. А тут еще абсолютный дальтонизм. Что красный семафор, что зеленый — один черт. Словом, прямая дорога на цементный завод, банду или «подай-принеси» грузчиком на привокзальный рынок. Если бы не Агния, пропал как пить дать. Она устроила его диспетчером на железнодорожную станцию. Чтобы хоть как-то поближе к мечте. Потому что без мечты мужчина спивается или совсем сходит с ума. Теперь из своей стеклянной будки он мог не только смотреть на поезда, но и вещать о них миру. К тому же, бесплатно пара обуви на год, форменная одежда на три, фуражка, да еще выслуга лет. Вот только зарплата до того мизерная, что ее не хватало даже на буханку хлеба и банку килек в сутки, не говоря уж про пиво или портвейн. Однако, взявшись однажды ему покровительствовать, Агния и тут его не оставила. Приодела, приласкала, чуть-чуть подучила манерам, танцам, секретам интимного обращения с женщинами. Откупила от бандитов, отмазала от армии. Затем в качестве одного из первых своих «сотрудников» в свободное от железнодорожной будки время стала приглашать к себе в заведение «ВСЕ СВОИ», поучаствовать в «бизнесе». Как говориться, по-честному. В ресторанчик то и дело захаживали состоятельные одинокие дамочки (и не только дамочки), готовые снабжать карманными деньгами, осыпать подарками, ссужать изрядными средствами. Словом, местная индустрия развлечений в условиях новых экономических отношений. Бывало даже, что он по месяцу-двум проживал на даче у очередной клиентки или даже сопровождал ее куда-нибудь в Турцию или Египет. Деньги, иногда немалые, не задерживались долго в кармане. К хорошему быстро привыкаешь — вкусное вино, сочное мясо, изящная одежда. Всякие мелочи, вроде мобильника, плеера, видика. Даже при желании — подержанной иномарки. Такая жизнь пришлась Николяше по душе, — по сути нежному, легкому, благодарно-любвеобильному созданию, простодушно радующемуся мгновенью, даже испытывающему гордость за свое несомненно привилегированное положение, просто не способному думать о завтрашнем дне. В конце концов, кто он такой — обыкновенный провинциальный парень, звезд с неба не хватающий, далеко не заглядывающий.
Конечно, у меня и в мыслях не было, что теперь я буду его единственной женщиной. Конечно, у него их сразу несколько. Особенно охотно, пылко и восторженно (конечно, кроме поездов) Николяша рассказывал мне об Агнии. Кем он ее считал — матерью, любовницей, благодетельницей, хозяйкой или подругой? Чем больше я узнавала о ней, тем больше, как ни странно, ей симпатизировала. Хотя, признаюсь, все-таки немножко ревновала, — причем не только его, Николяшу, но еще больше Стиву. Эту женщину,
