Покажи нам, пожалуйста, как это делается!
— Чего вам показать? — недовольно пробурчал сын, с нарочитой ленью потирая кулаком сонные глаза.
— Ну-ну, сыночек, — заискивающе, дрожащим голосом сказала я. Когда он так упрямо набычивался и становился копией своего отца, я была готова взбеситься с полуоборота, — ты знаешь, ты знаешь, о чем я тебя прошу!..
(Как будто я просила его Бог весть о чем.)
На туалетном столике вместо «самовара» лежал отливающий вороненой сталью пистолет.
— Ну, — сказал сын, — берете эту штуку в правую руку и …
Нехотя взяв пистолет и почти не глядя, он оглушительно пальнул вверх. Потолок лопнул, полетели брызги стекла. Фигура в черной маске рухнула вниз, метнулась в сторону. Но несколькими выстрелами сын сразил злоумышленника наповал. С презрительной усмешкой взглянул на нас. Затем, подобрав с пола тяжелую полуавтоматическую винтовку, навел на дверь и снова нажал на спусковой крючок. Дверь разлетелась в щепки. Сын решительно шагнул в темный извилистый коридор, где уже маячили другие устрашающие фигуры. Почти безостановочно паля во все стороны, он побежал вниз по лестнице. Нарочно как можно быстрее. Чтобы нам пришлось потруднее.
Я схватила за руку Агнию, и мы бросились вслед за ним. До слез удушливо пахло жженой пластмассой. Абсолютный мрак разрывали разноцветные огненные всплески, наподобие извивающихся протуберанцев. В коридорах за исключением периодически выскакивающих, как из иного измерения, зеленоватых силуэтов, которые тут же разрывало градом пуль, который выпускал из винтовки сын, не было ни души. Когда перед нами разъехались двери лифта, мы скакнули в него и тут же, среди сверкающих электрических молний и снопов искр, стали падать с такой скоростью, как будто нас угораздило шагнуть не в кабину, а прямо в шахту лифта. Но падение продолжалось всего несколько мгновений. Еще секунда — и, оказавшись на первом этаже, мы выбежали через распахнутые стеклянные двери прямо на улицу.
Огонь, дым, грохот выстрелов, оцепление спецназа — остались позади. Всё стихло — как отрезало.
— Я же говорила! — с гордостью вырвалось у меня. — Он очень самостоятельный и добрый мальчик.
— Однако он ужасно распустился. Ест и спит, буквально не отходя от компьютера, — строго заметила Агния. — Прогуливает школу. Торчит на каких-то подозрительных, опасных сайтах. Прав был господин N. — того и гляди, натворит бед, попадет под влияние каких-нибудь извращенцев…
В самом деле. Я с содроганием припомнила, до чего договаривался господин N., замечая, что сын практически бесконтрольно пользуется интернетом. Он предупреждал, какие гадости, черти, монстры подстерегают ребенка в киберпространстве — это всё равно что виртуальная беспризорщина. Разве я мать?.. Честно говоря, я даже думать об этом боялась. Да и что толку? Что я могла сделать — бедная одинокая женщина, брошенная жена. Видимо, я оказалась не только плохой супругой, но и никудышней воспитательницей. Но что мне оставалось? Визжать, драться, кусаться, травиться, на стену лезть? Однако и сам господин N. часто повторял, что даже обыкновенное доброе слово обладает великой магической силой, способно перевернуть всю нашу жизнь… Что ж, вот я и буду твердить, как «Отче наш», что мои дети — прекрасные, хорошие, добрые дети!
— …ни мать, ни бабушка уже не в состоянии справиться с мальчиком, — продолжала Агния. — Чуть что, грозит, что убежит к отцу. Не представляю, что с ним будет, когда я уеду…
Я быстро оглянулась и обнаружила, что на этот раз Агния сделалась как две капли воды похожа на мою дочь, которая действительно должна была вот-вот уезжать. Строгая, правильная, очень волевая девушка — моя дочь. Правдой было и то, что только она могла еще сладить с младшим братом. Заставить. Приказать, как мог приказать отец. Я тайно восхищалась ею…
А ведь в свое время и насчет нее, моей прекрасной девочки, язвительный и придирчивый господин N. пытался предостеречь меня, — когда я упомянула при нем, что наш любимый писатель Стивен Кинг и что дочка по несколько раз перечитала все его книжки. О, сказал господин N., он отлично знает, что такое Стивен Кинг. Якобы, как-то нарочно открыл наугад пару его книжек, ужаснувшись тому, чем именно зачитывается девочка. Тогда ей не было еще тринадцати лет. Взять хоть сцены, где обстоятельно, детально описывается, как ее ровесницу соблазняет урод-папка в шортах, как та потом изучает, нюхает папкину сперму у себя на трусиках, как потом какой-то урод-маньяк отгрызает уроду-папке яички, а затем занимается с двухнедельным трупом оральным сексом…
Может быть. Может быть… Между прочим, муж не считал, что подобные эксцессы, такие характерные для всей атмосферы современного мира, действуют на молодую психику фатально разрушительно. Наоборот, стимулируют волю и интеллект, открывают какие-то новые горизонты. Миллионы детей и подростков, не считая женщин и стариков, это, однако, читают и перечитывают… Как бы там ни было, разве у меня выросла плохая дочь? Моя дочь выросла душевной, отзывчивой, а главное, чрезвычайно серьезной девушкой. Сначала записалась в движение «зеленых», в самое его радикальное крыло. Носила на рукаве шеврон «сейвера», то есть спасителя и защитника бабочек, голубей, морских свинок. Участвовала в благотворительных компаниях по сбору средств на создание приютов для бродячих собачек, кошек, и так далее. Потом стала грезить о еще более возвышенной миссии — вроде пути матери Терезы. Лечить сифилис, СПИД, проказу. А вот теперь, девочка моя, отправляется разделить судьбу невинно осужденного. Может быть, станет подругой современному декабристу.
— Вот прекрасно, доченька! — с энтузиазмом воскликнула я, обращаясь к дочери-Агнии. — Я как раз хотела поговорить с тобой до отъезда…
На улице едва светало. Ни машин, ни прохожих. Насколько мне помнилось, последний раз так было лет двадцать тому назад. Мы пересекли Смоленскую площадь. Пошли пешком по Плющихе.
— Сейчас я покажу тебе наш старый дом, — обрадовалась я, — где я родилась и жила до свадьбы, в прабабушкиной квартире, пока не разменялись. Там во дворе стояли гипсовые пионеры, гипсовый Ленин, на углу железная бочка с вкусненьким квасом, а за домом какие-то сараи, гаражи, сады, пустыри, черная, как нефть, Москва-река…
— Знаю, знаю, — решительно оборвала меня Агния. — Можешь не рассказывать. Уже тысячу раз слышала. Солнышко, оттепель, воробушки. Милая чепуха. Что толку хныкать о минувшем? Посмотри, что от него осталось! — усмехнулась она.
— Боже мой!
Страшный, пустой дом. Его, оказывается, выселили, обнесли забором, назначили к сносу. Заколоченные подъезды. Исковерканные рамы и изломанные водосточные трубы. Зияющие угрюмо-черные окна, из которых, как из подпола, несло холодной земляной сыростью, молочной паучьей плесенью. Странное дело, я смотрела на свой старый дом и, словно в умственном затмении, даже не могла припомнить, где находятся окна нашей квартиры.
Как под гипнозом, я не отрываясь смотрела на развалины, и, наверное, могла бы смотреть бесконечно долго, если бы меня не одернула Агния.
— Естественная трансформация настоящего в прошлое, — сказала она. — Сначала живое превращается в мертвое, а потом мертвое — в черное-пречерное, непроглядное, как черная смола, неразличимое ничто. Бессмысленно искать Истину в этом ничто…
Я с недоумением взглянула на Агнию. Я бы не удивилась, если бы услышала что-то подобное от Стивы. Она говорит точь в точь как он. Это могло означать лишь одно. Когда мужчина и женщина становятся близки… Когда женщина настолько проникается мужчиной, что… Несомненно, к настоящему моменту они уже были куда более близки, чем я даже могла предполагать.
Взявшись под руки, мы прошли еще чуть-чуть дальше, уселись на скамейке перед мрачными пустырями. Прижались друг к другу, как два щеночка. До чего, оказывается, здесь всё сделалось запущено, печально. Вот — погруженная в серый утренний туман одичалая рощица, бурых осенних тонов, целый лесок. Картина никак не похожая на городской пейзаж, да еще в центре столицы. Не пейзаж, а местность. Может быть, где-то там таится, скрывается моя затравленная седая волчица. А еще немного подальше, под горкой — бок масляно-черной Москва-реки.
— Послушай, а куда, собственно, подевался Стива? — встрепенулась я.
— Я здесь, я здесь, — тут же откликнулся Стива, появляясь из-за деревьев, словно выглядывая из-за
