буду скучать по ним, но моя ищущая новых впечатлений натура стремилась на ферму, и я все ждала, когда же смогу помогать маме.
К счастью для всех нас, был найден компромисс. В то время в сельских районах автобусы ходили лишь два раза в день: утром привозили рабочих в город, а вечером отвозили обратно. Мы договорились, что каждый учебный день я буду приходить к бабушке с дедушкой на чай, потом они будут провожать меня на вечерний автобус, а мама станет встречать на остановке. Зная, что теперь мы увидимся лишь после пасхальных каникул, бабушка напекла мне с собой мои любимые ирландский хлеб и оладьи, и мы упаковали все это вместе с кастрюлями, пакетами с провизией и топливом.
Со слезами на глазах распрощавшись с бабушкой, мы загрузили в машину чемоданы. Мы с Джуди с трудом втиснулись на заднее сиденье, и наконец тронулись в путь. Следом за нами двигался фургон с нашей жалкой мебелью из Англии — с ней мама никак не хотела расстаться.
Городские улицы постепенно перешли в сельские дороги, заросли кустарников по обочинам стали гуще, а асфальт сменился гравием, потом мы свернули на грязную колею, которая привела к деревянным воротам.
Отец с торжествующим видом выпрыгнул из машины, широким жестом распахнул ворота, и мы увидели крытый соломой дом. Это было совсем не то, что я ожидала увидеть.
Пробудившись от воспоминаний, я снова ощутила холодное дыхание хосписа. Жесткое сиденье стула сковало мои конечности, так что я не могла шевельнуться; Антуанетта исчезла, и Тони, мое взрослое «я», заняла ее место.
Я налила себе водки из фляжки, закурила сигарету и, откинувшись на спинку стула, погрузилась в размышления о счастливых днях раннего детства. Почему, думала я, меня преследует ощущение надвигающейся беды?
Ведь здесь, в этих стенах, нет ничего, что могло бы испугать меня.
— Нет, есть, Тони, — донесся шепот. — Ты боишься меня.
— Не боюсь, — возразила я. — Ты — мое прошлое, а с прошлым можно разобраться.
Но мои возражения были напрасными. Вглядываясь в темные углы пустой комнаты, я чувствовала, что Антуанетта тянет меня назад, заставляя войти в ворота дома с соломенной крышей.
Глава 4
Посреди усыпанного гравием двора, утопающего в одуванчиках, стоял маленький квадратный домик. Под облупленной белой краской проступали серые заплаты предыдущих ремонтов, по водосточным желобам грязными струями стекала дождевая вода. Рядом стояли две бочки, скрепленные ржавыми железными скобами. На двери дома висел замок, четыре незашторенных окна мрачно смотрели на нас.
Чуть в стороне стояли два покосившихся сарая с ржавыми железными крышами. Спутанные заросли ежевики и крапивы загораживали двойные двери большего сарая, а на месте слетевших перекладин на стенах зияли черные проплешины. Дверь в тот сарай, что поменьше, была распахнута и открывала взору пожелтевшие газетные листы на веревке и изношенный деревянный стульчак туалета. Доски, некогда служившие дорожкой к сараю, утопали в побегах ежевики и сорняках, а деревянная площадка у входа сгнила от сырости.
Я знала, что мама сейчас вспоминает милые коттеджи Кента. Видит своего красавца мужа и ту танцплощадку, где рыжеволосый обольститель кружил ее в танце, на зависть подругам и всем другим женщинам, гораздо моложе ее.
Обладая неисчерпаемым запасом оптимизма, мать принялась строить планы на будущее. Большой сарай должен был стать птичником, на заднем дворе предстояло разбить грядки для овощей, а под окнами высадить цветы. Взяв меня за руку, она пошла в дом.
Сквозняк из открытой двери поднял в воздух хлопья пыли из углов. В сетях гигантской паутины, свисавшей с некрашеных балок, нашли свою погибель сотни мух-пленниц, дорожка из застарелого мышиного помета вела к единственному встроенному шкафу. Стены, покрашенные в белый цвет, снизу были усеяны темно-зелеными пятнами плесени. В углу комнаты стояла черная торфяная печь, а из кухонных приспособлений имелась лишь деревянная полка под окном с одинокой металлической миской наверху и жестяной ванной внизу.
Две двери, расположенные в противоположных концах комнаты, вели в спальни. По лестнице у входной двери, узкой, как трап, мы поднялись на чердак, где обнаружили большое темное пространство, защищенное сверху лишь соломенной крышей, и от сырого запаха плесени у меня защипало в носу.
Мама, веря в воплощение своей мечты, немедленно принялась за работу, проворно выметая полы, пока мужчины разгружали фургон. Принесли торф, зажгли огонь в печи, набрали воды из колодца. Я получила первое задание — вытащить лягушек, попавших в ведро, отнести их обратно к колодцу и посадить на траву.
— Тогда они сами смогут выбрать — возвращаться им к своим семьям или оставаться на земле, под солнцем, — объяснила мама.
Тепло огня разливалось по освобожденной от паутины комнате, знакомая мебель заполняла пространство, из транзистора звучала мелодия, которой мама подпевала, и в некогда заброшенном доме постепенно воцарялась жизнерадостная атмосфера.
Приготовили чай с сэндвичами, и я, взяв еду, вышла на улицу посидеть с Джуди на траве. Я поделилась с ней говядиной, и она, принюхиваясь к новым запахам, склонила голову и с надеждой посмотрела на меня.
Кент, оставшийся так далеко, казался теперь совсем другим миром, и мною, как и Джуди, овладел азарт первооткрывателя. Видя, что взрослые заняты, я взяла Джуди на поводок, и мы выскользнули за ворота. Весеннее солнце начинало припекать, и я уже не чувствовала озноба, который охватил меня в промозглом доме. Неподстриженный кустарник бушевал дикими цветами. Вдоль дорожки тянулись заросли примулы и жимолости. Фиолетовые виолы проглядывали из-под боярышника. Нагнувшись, я сорвала немного цветов, чтобы сделать букетик для мамы. Я была так поглощена новыми звуками и видами, что не замечала, как бежит время.
Остановившись, чтобы понаблюдать за толстыми свиньями, которые гуляли на соседнем поле в окружении розовых поросят, я услышала голос отца:
— Антуанетта, где ты?
Я развернулась и поспешила к нему, зажав в руке букетик цветов. Но человек, который шел мне навстречу, был совсем не похож на того красивого, улыбающегося отца, что встречал нас на пристани. На меня надвигался грозный, краснолицый мужчина, которого я с трудом узнавала. Он вдруг показался мне огромным, его глаза были налиты кровью, а губы тряслись от ярости. Инстинкт подсказывал мне, что нужно бежать, но от страха я как будто приросла к земле.
Он схватил меня за шею, стиснул рукой мою голову, крепко прижав к себе. Потом задрал мое платье и спустил с меня трусы. Прижимая мое полуголое тело к своему бедру, он погладил мои ягодицы, вдруг больно сжав одну половинку. И тут я услышала хлопок и почувствовала жгучую боль. Я начала извиваться и кричать, но все напрасно. Он продолжал наносить мне удары по попе. Джуди трусливо жалась в сторонке, а букет, теперь уже забытый, валялся на земле.
Никто и никогда не бил меня прежде. Если вдруг я падала и ушибалась, мама всегда поднимала меня и вытирала мне слезы. Сейчас я кричала и плакала от боли, недоумения и унижения. Слезы и сопли потекли из моих глаз и носа, когда он встряхнул меня. Мое тело содрогнулось от ужаса.
— Чтоб больше не смела уходить без спроса, моя девочка! — рявкнул он. — А теперь ступай к своей матери.
Когда я натянула трусики на саднящую попу, захлебываясь от рыданий, он крепко схватил меня за плечо и поволок домой. Я знала, что мама слышала мои крики, но она так ничего и не сказала.
В тот день я научилась бояться его, но прошел еще целый год, прежде чем начался настоящий кошмар.
Пасха пришла в наш дом под соломенной крышей, и жгучий холод первой зимы был почти забыт.
