нервно взъерошил пальцами волосы, которые тщательно расчесал перед тем, как войти в гостиницу.
Я кивнула, что еще мне оставалось? В ресторане выбрала жареного цыпленка, вареную кукурузу и молоко. Папа заказал то же самое, только вместо молока пиво. И еще было мороженое, мне клубничное, папе шоколадное. Официантка сообщила, что ее зовут Шалайн. Украсив наши бокалы вишенками и взбитыми сливками, она поставила их на стол и подмигнула папе. И еще она облизнула кончиком языка губы, знакомая уловка, мамина. Доели мы мороженое, папа расплатился, добавив нехилые чаевые. Протягивая Шалайн деньги, что-то ей шепнул, та, кивнув, расхохоталась и положила ладонь на его руку.
Когда вернулись в номер, я достала книжку и, сунув под спину подушку, уселась почитать.
— Мне надо позвонить, Букашка. — Папа схватил телефон и скрылся в ванной, тщательно затворив дверь.
Немного подождав, я на цыпочках подкралась к ванной.
— …Энди я оставил у нее.
Сквозь щелочку у пола проскочила тень от папиного ботинка. Ненадолго. Папа бродил по ванной взад и вперед. То есть делал шаг, разворачивался и снова делал шаг.
— Погоди, вот тут ты не прав. Я предпринимаю все возможное.
Я услышала шорох пластиковой занавески. Догадалась, что папа осматривает ванну, еще одна гигиеническая блажь от Муси-Буси.
— Это ты так считаешь, Иона. — Папа подергал ручку на бачке. — Нет, она согласилась на эту сделку. — Скрипнул открытый и тут же привернутый кран. — Когда твоего отца выпустили из тюрьмы? — Громкий удар сиденья об унитаз. — О-о. Надеюсь, рак довершит то, с чем не сладила даже тюрьма. — Шуршание бумаги. — Я понимаю, мне тоже горько было их разлучать, но… — опять скрежет крана и журчание воды, — отдай Билли… всего наилучшего… поддерживать связь, да. — Он выключил воду. — Я всегда тебя любил, Иона… ладно, хорошо, ну пока. — Тренькнул телефонный рычаг.
Я — бегом в кровать и снова за книжку. Вышел папа, грохнул телефон на тумбочку и замер, позвякивая ключами в кармане. Потом стал бродить по комнате, все подряд разглядывая, светильник, кровать, картинки на стенах, занавески. Трижды посмотрел на свои часы. Постукал об пол правой ногой, пятка-носок, пятка-носок.
— Интересная хоть книга, а, Букашка?
Я пожала плечами.
— И что мы читаем?
Я протянула ему свои «Приключения Тома Сойера».
— Как? Неужели это не Шекспир? — Он вскользь улыбнулся, потом стал барабанить пальцами по ляжке. — Пойду приму пивка. А ты запри дверь, ладно? И на улицу ни-ни. — Он чмокнул меня в щеку. — И вообще, не очень-то зачитывайся. Нам еще ехать и ехать.
Я открыла сто девятую страницу, заложенную оберткой от жвачки.
Том отвлекся от своих тайных тревог, потому что их вытеснила другая, более важная забота.
Захлопнулась входная дверь. Я снова прочла эту фразу, и в третий раз, еле-еле заставила себя сосредоточиться.
…Разбудил меня папа, когда нащупывал ключом замочную скважину. Даже не сказав «спокойной ночи», бухнулся на кровать и вздохнул, пахнуло тяжелым пивным перегаром.
Я не спала, ждала, что вот сейчас он захрапит. И внезапно вспомнила, что оставила под кроватью свою Особую коробку. И одеяло бабушки Фейт. Я была так озабочена тем, чтобы вести себя «как большая», что забыла самые важные вещи.
Когда меня все-таки сморило, приснилась мама. Я держу ее за руку, а она тащит и тащит меня прочь от Энди. И вот он уже совсем далеко, крохотная точка, но мы с ней этого не замечаем. В какой-то момент мы начинаем смеяться и размахивать сцепленными вместе руками, все выше и выше. Я заглядываю маме в лицо, она широко улыбается и внезапно превращается в Шалайн.
…Когда я проснулась, папа уже брился.
Завтракали в том же ресторанчике, ели печенье под белым ванильным соусом. Папа выхлебал три чашки кофе и все время тер лицо и глаза. Шалайн не было, к нам подошла седая официантка, «Дорис», прочла я на бирке, пришпиленной к форменной блузке. У Дорис смех был естественным и спокойным, она не облизывала губы и не подмигивала.
Когда мы сели в машину, верх папа опускать не стал, сказал, что скоро будет очень жарко. Я глазела по сторонам, упрямо высматривая что-нибудь стоящее, но ничего такого не попадалось. Ни тебе гор, ни бегущих лошадей. Все какое-то расплывчатое, сумбурное. Я сделала вид, что сплю, притворялась до самого ланча. Перекусывали мы прямо в машине, жир от гамбургера попал на руку и стал стекать к локтю. А мне было плевать, что руки у меня в жире, что волосы свалялись, что я сплю в том же, в чем хожу. Посмотрела бы на меня сейчас моя мамочка, злорадствуя, мечтала я.
После еды я заснула по-настоящему, а открыв глаза, увидела склонившегося надо мной папу, он улыбался.
— Проснулась? Вот и умница. Посмотри на кипарисы, видишь, с них свисают длинные зеленые бороды? Это испанский мох. Хорошо, что мы уже дома.
«Дома у кого?» — метнулось у меня в голове. Все было совсем незнакомым и словно бы невсамделишным.
Потом папа указал на огромные дубы. Великаны, по-другому не скажешь. Будто могучие древние старцы, они возвышались над остальными деревьями, словно бы их охраняли. Мир вокруг был зеленым, мохнатым, бархатным, мшистым. Мы въехали на заправку долить бензина. Снаружи машины меня обдало зноем, горячим, как дым из выхлопной трубы. Одежда мигом прилипла к телу, и не получалось дышать полной грудью, влажный плотный воздух с трудом протискивался в легкие.
— Ох-хо, — вырвалось у меня.
Папа рассмеялся:
— Ничего, Букашка, привыкнешь.
Ну прям. Ни за что не привыкну. Никогда.
ГЛАВА 15. Какая отрадная картина
— Вот мы с тобой и дома! — крикнул папа.
Дом был красновато-коричневым с высокой крышей и зелеными ставнями. Его почти полностью прикрывала крона росшего во дворе огромного дуба, и соседний дом тоже. Выбравшись наружу, я первым делом двинулась к этому дубу, обошла его кругом. Чтобы обхватить гигантский ствол, требовались руки раза в четыре длиннее моих. Я подумала, что он, пожалуй, и впрямь хорош, не хуже моего клена. Над улицей с двух сторон тянулись ветви дубов поменьше, льнули друг к другу, будто руки влюбленных.
Папа проводил экскурсию, скакал туда-сюда, как кузнечик:
— Вот тут у нас камелии, тут шелковая акация, кстати, как раз у твоего окошка. А взгляни на индийскую сирень. Фантастика, ты согласна?
Он подбежал к машине, выгрузить вещи.
Я стояла как столб, а папа суетился ужасно. Вытащив чемодан и сумку, удовлетворенно улыбнулся. Я забрала сумку, вцепилась в нее мертвой хваткой.
Жарко было невыносимо. Я боялась, что в этом пекле у меня закипят мозги и тогда вообще перестану соображать.
Мы зашли, и сразу в гостиную. А там — все такое чужое…
Пол из золотистых, в красноту, досок, диван из черной кожи, перед ним коврик. На коврике кофейный столик с мраморной столешницей. Рядом со столиком два больших кресла, у боковой стены еще одно, поменьше. И на всех стенках картины в рамках.
Дома мама любила менять декорации. То наши фотографии повесит, то рисунки Мики, то вырезки из
