Я шлепнула его по руке.
— Да хватит вам, — вмешался папа. В одной руке он держал искрящийся хрустальный стакан, в другой мой фотоаппарат, между глотками всех щелкал. — Это они играют, Ребекка. Дети, чего ты от них хочешь.
Она улыбнулась папе.
Поели, и я стала разворачивать подарки, медленно и аккуратно, пусть не думают, что я ужас как волнуюсь. Эми Кэмпинелл связала мне свитер из красной пряжи. Миссис Портье передала куклу Барби в серебристом вечернем платье.
— Этот красный очень пойдет к твоим волосам и глазам, — сказала Ребекка, — вот увидишь. Завтра обязательно поблагодари их обеих.
— Да, мэм.
Я вскрыла конверт с открыткой от Муси-Буси, внутри была десятидолларовая купюра, и еще к конверту были приклеены скотчем две монеты в четверть доллара и пять десятицентовых.
А в открытке Муся-Буся написала:
Желаю моей Лаудине Вирджинии Кейт чудесно отметить день рождения. Я знала, что в один прекрасный день ты будешь здесь. Двое на месте, дождемся и третьего!
Все-таки Муся-Буся противная, подумала я, хоть и прислала мне деньги. Хорошо было бы выбросить эти деньги в мусорную корзину, но я не выбросила. Я стала разворачивать бело-розовые коробочки. Опять этот розовый… злилась я, но про себя. В первой коробке лежал голубой дневник и яркая ручка.
На дневнике был замочек с крохотным ключом, это хорошо, обрадовалась я, теперь в мои секреты точно никто не залезет. Я большим пальцем пролистала странички, прикидывая, что бы такое записать.
Мика замычал, что означало: «Да не тормози ты, Бестолковая Башка!»
В другой коробке были банты для волос, синие, красные, зеленые и — розовые.
Под бантами лежала книжная закладка, на которой был конь, похожий на Черного Красавчика, он скакал во весь опор по полю.
— Мне все очень понравилось, — отрапортовала я папе.
— Очень рад, что понравилось, Букашечка.
Он ушел на кухню. Послышался звон кубиков о донышко стакана. И сразу всколыхнулась память о доме. Как мама включала приемник, чтобы все могли потанцевать, и не важно, чей бывал день рождения. Как мама заворачивала подарки в фольгу и еще обвязывала яркой лентой, мама любила броские вещи. Вот с этого я и начну свой дневник, решила я, с прежних наших дней рождения. Напишу, как мы до упаду танцевали, и смеялись, и уплетали за обе щеки торт.
— Вирджиния Кейт! Так ты хочешь еще торта? — У Ребекки в руке была лопатка с увесистым куском.
— А? Нет, мэм.
— Опять она витает в облаках. Точно, Ви?
— Да нет.
— Нет да. Смотри. — Уставившись в одну точку, он приоткрыл рот и застыл как мертвый. — Это ты.
— Действительно, очень похоже. — Папа рассмеялся.
Я пронзила брата испепеляющим взглядом, но он этого не заметил, слишком увлеченно вживался в роль.
— И что такого? У девочек всегда полно проблем, над которыми приходится много думать, — вступилась Ребекка.
Папа отпил еще, намочив отросший ус, топорщившийся, будто ершик.
Мика дожевал третий кусок торта и спросил:
— Могу я теперь пойти к себе?
— Ты хотел сказать «разрешите мне», — заметила Ребекка. — Ладно, так и быть, разрешаем.
Мика эффектно крутанул бедрами, подражая Элвису в фильме «Тюремный рок», и убежал.
Обогнув стол, я подошла к папе, обнять, потом повернулась к Ребекке. Все-таки это она купила мне велик.
— Спасибо, мэм.
— Пожалуйста, Вирджиния Кейт.
Она склонилась ко мне, а я отодвинулась. Я все еще ее ненавидела, хотя довольно вяло. Я не знала, как быть, ведь она хорошо и к нам относилась и к папе. От всей этой неразберихи ныло сердце. Может, Мика зря считает, будто Ребекка не любит его? Она все время ему улыбается, и не злобно, а наоборот.
Тут зазвонил телефон, Ребекка пошла в гостиную. Папа снова попытался вызволить меня из раздумий и грез.
— Ты очень похожа на маму и на бабушку. — Он поднес к губам стакан. — А натура у тебя бабушкина.
Я хотела спросить, почему он так думает, но пришла Ребекка и что-то шепнула ему на ухо.
— Я сам подойду, — сказал папа.
— А надо ли, Фредерик?
— Мне лучше знать, что надо моим детям.
— Понятно. — Ребекка стала очень сосредоточенно и быстро собирать тарелки.
Папа пошел к телефону, и вскоре донесся его громкий раздраженный голос:
— Кэти, ты выбрала не лучший момент для звонка, и сама это знаешь.
— Мама?! — завопила я, влетая в гостиную, но он уже повесил трубку. — Это же мама! Она хотела меня поздравить! Она не забыла! — Я посмотрела на него с ненавистью.
— Прости, Букашка. Она была пьяная.
— Неправда!
Но я знала, что это правда.
Папа подошел и присел на корточки, чтобы посмотреть мне прямо в глаза.
— Так лучше, это вне всяких сомнений.
— А Энди?
— Его нет. Гостит у дяди Ионы, пробудет там несколько дней.
Я побежала к себе. Со всей силы бабахнув дверью, легла, уткнувшись носом в подушки, в этой розовенькой, сюси-пуси, комнате.
Но даже с закрытой дверью мне было слышно все.
— Когда Кэти подрастет, возможно, я буду действовать иначе.
— Но я волнуюсь за детей, как им это все. Детям нужна мать, ты так не считаешь? Я в том смысле, что необходимо сохранить контакт, хоть какой-то.
— Ребекка, позволь мне самому о них волноваться, это мое дело.
— Ну-ну, я вижу, как ты о них волнуешься.
Бабахнула еще одна дверь, в их спальне. А чуть погодя громко бабахнула дверь входная. Дом трижды содрогнулся от ударов дверей о косяки. Я вскочила с кровати и, подойдя к комоду, отрыла мамину блузку, утратившую после стирки родные запахи. Расстелив ее на кровати, легла и закрыла глаза, силясь представить, что я дома. Но никак не получалось.
В дверь постучалась Ребекка и стремительно вошла, раньше, чем я успела что-нибудь сказать.
— Лапуля, твои подарки. Я подумала, может, тебе что-то срочно понадобится.
Я слышала ее учащенное дыхание, но даже не открыла глаза. Ребекка положила все на кровать и вышла, осторожно затворив дверь.
К кучке подарков был стоймя прислонен конверт. Я узнала мамин небрежный почерк. Сердце встрепенулось в груди, как птенец. Схватив конверт, поднесла к носу. «Шалимар». Я рывком села и надорвала конверт. На поздравительной открытке была изображена синяя птица, на ветке. Еще в конверте лежали три доллара, какой-то сложенный листок и мамина записка:
