губы. Он ухмыльнулся.
— Я тебя серьезно спрашиваю. Честно.
— Закидали кого-нибудь яйцами?
— Мимо.
— Обмотали что-нибудь туалетной бумагой?
— Опять мимо.
— Курили?
— Да ладно тебе. Это все детские забавы. — Он театрально закатил глаза, совсем как мама. — Между прочим, у меня есть для тебя подарок.
— Ты вспомнил, что у меня день рождения?
— А то. Жди здесь. — Он одним прыжком, как непоседливый щенок, одолел ступени и скрылся за дверью.
Я ждала, можно сказать, затаив дыхание.
Вернулся Мика очень скоро, с бумажным пакетиком.
— Вот. — Вытянув свою длинную руку, он потряс пакетиком перед моим носом.
Я схватила, пакетик оказался довольно тяжелым.
— Что это?
— Сама открой и посмотри, чучело.
Внутри было что-то завернутое в газетный вкладыш с комиксами. Разорвав бумагу, я заорала:
— Мика! Прелесть какая!
Это была прозрачная, янтарного цвета шкатулочка треугольной формы, вся резная, как хрустальные бокалы, которые Ребекка хранила в застекленном буфете.
Медово-золотистое стекло сверкало на солнце. На крышечке была ручка в виде огромного многогранного бриллианта. Крышечку я, конечно, приподняла, и на меня пахнуло острым и сладким ароматом. А поверх пудры лежала мягонькая пуховка.
— Я подумал, мамина пудра наверняка закончилась. Подумал, что тебе пора иметь свою. Как-никак уже двенадцать лет.
Я провела пуховкой по рукам и ногам.
— Мне еще никто не дарил таких красивых вещей. — Осторожно поставив пудреницу на пол, я, подпрыгнув, обняла Мику за шею.
Он поморщился, будто ему противны эти телячьи нежности, но я чувствовала, что он тронут.
— Между прочим, купил на собственные деньги. Продал один рисунок маме Вэйна.
— Ты продал свою работу? — Меня распирала гордость за брата. — Вот здорово!
— Да. — Он потер подбородок, почесал руку. — Пойду, что ли, посплю.
— Погоди. — Мне не хотелось его отпускать. — А что вы делаете, когда сбегаете?
— По-разному… когда что. — Он оглянулся на дверь, убедиться, что она закрыта.
— А все-таки?
Он пожал плечами.
— Иногда берем с собой девчонок. Иногда пьем пиво.
— А-а. — Я знала, что кажусь ему малявкой, которая еще ни черта не смыслит в настоящей жизни.
— Ничего особенного.
— Я боюсь, что с тобой что-нибудь случится.
— Ты совсем как старушка. — Он сгорбился, опираясь на невидимую клюку. — Можно иногда и подурачиться. Отлепись наконец от книг и от облаков.
Он обхватил мою голову рукой, сделав «замочек». Волосы натянулись, мне стало больно, я завопила, чтобы сейчас же меня отпустил. Он и отпустил, я даже не успела его стукнуть. И, рассмеявшись, скользнул за дверь.
А я снова сняла крышечку с пудреницы, выпустив облако пудры. Пряча подарок Мики обратно в пакет, я представила, как он рисует меня верхом на лошади, скачущей ввысь, на гору, и волосы мои плещутся на ветру. Я погладила пакет, не хотелось с ним расставаться. Но вскоре понесла его к себе, пусть пока полежит. Точно так же я отложила на потом размышления о Мике, отправив его в дальние лабиринты мыслей, там он теперь и разгуливал, весь такой загадочный и недоступный.
Ребекка готовила завтрак, я сразу почувствовала это по аппетитному запаху из кухни. Как только я вошла, она сказала:
— С днем рождения.
— Спасибо, Ребекка. — Я расплылась в улыбке.
— Вот, блинчики пеку.
Я глянула на сковороду.
— В виде слоников?
— Вообще-то я хотела изобразить лошадок. — Она подправила растекшееся тесто.
Конечно, я была уже слишком взрослой, чтобы радоваться, как дитя, фигурным блинчикам, но я обрадовалась, очень.
Лошади-слоны запузырились, Ребекка перевернула их лопаточкой.
— Надо было, наверное, позвать Мику, он ведь у нас художник.
Мне так хотелось сказать «Он спит», но я промолчала.
— Впрочем, наши сони еще не проснулись. — Она разложила блинчики на две тарелки. — Прошу. Снимем пробу. А знаешь, от тебя чудесно пахнет.
— Мика подарил мне пудру, — сказала и тут же вспомнила, что я его вроде как еще не видела. Нет, мне лучше помалкивать.
— Какой молодец.
Мы с ней добавили в блины много масла и сиропа.
— Блины что надо, — сказала я.
— Интересно, как я справлюсь с космическими кораблями для Энди? Думаю, надо взамен испечь ему луну.
Когда встали наши мужчины (все, кроме Мики), Ребекка еще напекла блинов. Ели их мы все вместе, весело болтая. Папа закончил первым и ушел. Энди-и-Бобби (их теперь называли только так, поскольку Бобби не отходил от Энди), доев, так и дунули из кухни, обмениваясь на бегу тумаками и зычными воплями.
Мы с Ребеккой притащили тарелки на кухню. Я хотела было их помыть, но Ребекка придержала мою руку:
— Нет уж. Сегодня у тебя праздник.
И тут я подумала, что никогда не позволяла ей себя обнять и сама ни разу ее не обняла за все это время. Она могла похлопать меня по плечу, взять за руку, погладить по щеке или просто подойти и улыбнуться. На большее не решалась. А Бобби и Энди запросто обнимала, и часто. Она и Мику обнимала, он недовольно раздувал ноздри, однако все равно никогда от нее не шарахался. Я вспомнила взгляд Виктории в тот момент, когда Ребекка попыталась меня обнять. А я, как всегда, не далась. И что меня разбирало?
Она улыбалась мне, высокая, сильная и такая уютная в своем халатике и шлепанцах.
— Никаких уборок и возни с младшим братом. Марш веселиться. Но к ужину чтобы была дома. У нас сегодня вечеринка. — Она многозначительно усмехнулась, подразумевая тайные сюрпризы-подарки. — Ах, где мои двенадцать лет. Хорошо бы вернуться в то время, но не в тот мой дом, и чтобы тогда было так, как сейчас. — Она посмотрела куда-то вдаль. — Господи, что я несу. Иногда я безнадежно глупею.
И все же я сделала это. Подошла и обняла, крепко-крепко.
— Спасибо тебе, Ребекка.
Она тоже меня обняла. И мне стало на удивление спокойно, как когда-то под бабушкиным одеялом. Даже еще спокойней. Вот уж не ожидала. Столь полного чувства защищенности я не могла припомнить даже в мамино время, но не сомневалась, что непременно потом вспомню, обязательно.
Я отодвинулась и посмотрела Ребекке в глаза, они сияли.
— Как же я рада, что ты со мной, Вирджиния Кейт. Дети, дети, вы перевернули мою жизнь.
