пожертвования, которые хочет употребить на строительство монастыря для десяти тысяч лам, а затем открыть письмена, которые представляет ему ночами Будда. Он тоже пришел с Запада. Едешь ли ты с нами?
— Да, если ты мне продашь одну из твоих лошадей, — обратился я на этот раз к монголу.
— Ты большой лама, — отвечал тот. — Я не продаю, я дарю тебе эту лошадь.
Такая удача выпадала мне в жизни достаточно редко, и я искренне обрадовался. Меня весьма заинтересовало то обстоятельство, что, встретившись с миссионерами Гуком и Габе и пообщавшись с ними, этот лама так крепко в сердце носит христианство.
— Как зовут тебя? — спросил я его.
— Называй меня Шангю.
— А тебя? — повернулся я к монголу.
— Зови меня Бар-тигр.
— В таком случае ты должен быть очень сильным и мужественным.
— Я достаточно вступал со зверьми в единоборство и тем не менее остался жив. А как нам называть тебя?
Я назвался. Лама, помолчав немного, молвил:
— Это чужое имя, оно не позволяет ничего думать о человеке, его носящем. Ты бы согласился, если бы мы стали тебя называть Батор?[19]
— К чему же сразу столь громкое имя?
— Не у тебя ли так много оружия? Не ты ли суть при этом мужествен?
Это была типично монгольская логика. Ламе положено быть ученым, поскольку каждый из многочисленной его братии написал хотя бы одну книгу, мне же — сильным, так как у меня оружие.
В числе прочего, отсутствующего у меня, я был снабжен картой и чаем, который, в чем имел возможность не раз убедиться, является неким мерилом здешней жизни, а затем, получив обещанную лошадь, был готов к отъезду.
Ката, или охранный пояс, играет в кочевой жизни монголов и тибетцев очень важную роль. Длина его приблизительно втрое превосходит ширину, цвет он имеет белый с синеватым оттенком, концы отделаны бахромой, а сам он изготавливается из шелка или подобного шелку материала. Каты бывают разные, в зависимости от состоятельности хозяина, но несомненно одно — каждый должен иметь кату, эту панацею на все случаи жизни. Выражая радость или горе, просьбу или учтивость, и во многих других случаях люди меняются катами или просто предлагают свою. Любой, самый дорогой, подарок теряет без приложения каты всякий смысл.
Итак, мы отправились в путь. Еще в юные годы я очень много читал о Великой Китайской стене, велико же было мое разочарование, когда, достигнув ее на следующий день, увидал лишь кучи мусора с торчащими обломками каменных глыб. Мои спутники пустили коней вскачь и, перебираясь через обломки, ни словом не обмолвились о великом произведении древнего зодчества.
Ближе к вечеру мы догнали большое стадо, хозяин которого был ламой.
— Мен-ду, господин мой лама! — приветствовал его Шангю.
— А-мор, господин мой брат! — ответствовал тот.
— Не угодно ли будет отведать моих угощений и провести ночь здесь?
— Если ты позволишь, мы примем твое предложение с радостью.
— Вы — мои гости!
Затем всеми были выполнены обязательные церемониальные формальности, и мы подошли к стаду.
Оно представляло удивительное зрелище. Меж рогами быков, на спинах лошадей и на хвостах овец укреплены были маленькие ветряные мельницы, на коих была начертана буддийская формула: «Ом мани падме хум» и кои пребывали в постоянном вращении от ветра и движений животных. Такие чукуры, или молитвенные мельницы, весьма распространены в буддийских странах, особенно часто они встречаются на реках и ручьях. Приводимые в движение водой, возносят они денно и нощно молитвы своих создателей. Иногда их укрепляют и на печах, и тогда лопасти вращает нагретый воздух.
Чукуры, укрепленные на животных, должны были охранять их во время стоянки.
Наконец мы расселись вокруг костра, топливом которому служил аргал [20], и стали пить чай.
Теперь настал черед нашего хозяина расспрашивать нас.
— Откуда идешь ты? — обратился он к Шангю.
— Из Мукдена.
— Очень мудро с твоей стороны, что ты посетил святой город! А куда же ты держишь путь теперь?
— На Богд-уул.
— И эти люди тоже?
— Да.
— В таком случае вам непременно надо повидать великого святого, чьим слугой и шаби я являюсь.
— Ты его шаби?
— Шаби и гонец. Я обошел земли по обе стороны гор, чтобы собрать средства для него и монастыря. Это пятое стадо, собранное мною, и теперь я веду его в Курен, где обменяю животных на золото.
— Кто же получит это золото? — спросил я.
— Святой. Он хранит его в своей Падме, и, как только слитков будет достаточно, начнется строительство монастыря.
— Что это — Падма?
— Его пещера, откуда вот уже тридцать лет он ни разу нам не являлся.
— Ты единственный, кто занимается подобными сборами?
— Нет. Гонцы странствуют везде, во всех землях, где чтят Будду. До начала строительства осталось совсем немного.
— Как далеко отсюда до Богд-уула?
— В три дня вы будете там и, чтя святого, станете его учениками.
— Я уже ученик святого из Курена, — заявил Шангю с гордостью, — я не могу иметь двух учителей!
— Стань же ты его учеником! — обратился сборщик ко мне.
— И у меня уже есть учитель. Он более велик, чем все ваши святые, коим вы молитесь.
— Как зовут его?
— Иисус.
— И-сус? Но я не знаю такого, хотя читал все книги.
— Разве можешь ты сказать, что выпил море, отведав лишь каплю? Миллионы молятся Иисусу, а среди них тысячи писали книги, о которых ты даже не слышал.
Он сделал серьезное лицо:
— Тогда шаби И-суса весьма ученые люди. Как называется монастырь, в котором он живет?
— Он живет в небесах над звездами и здесь, на земле, у него миллионы монастырей и храмов, в которых ему возносят молитвы.
— Это сын небесного господина, — воскликнул Шангю и поделился, причем с великим воодушевлением, тем малым, что он слышал о христианском учении. Остальные слушали с превеликим вниманием, и я в который раз убеждался, что святая миссия среди простодушных монголов снискала поле много благодатнее, нежели среди китайцев.
— Есть ли у вас такая молитва, как наша «Ом мани падме хум»? — спросил меня сборщик.
— У нас много молитв. Если угодно, я могу прочесть одну из нашей Священной книги.
— Прочти.
Я прочел им «Отче наш» и объяснил происхождение этой молитвы. Я рассказывал и рассказывал, а звезды взбирались все выше, костер погас, стало холодно, и наконец забрезжил рассвет.
Тут поднялся лама-хозяин и сказал:
