— Нет.
— Что ж, наша беседа подошла к концу раньше, чем я предполагал, — сказал Шварц и поднялся.
— Пожалуй, это так, — согласился Абуль-моут, тоже поднимаясь. — Теперь я могу идти?
— Можешь.
— Тогда всего хорошего, мне пора, — с этими словами Отец Смерти повернулся и, не задерживаемый никем, подошел к оставленному в засеке отверстию. Перед тем, как пролезть в него, он оглянулся на своих врагов и спросил:
— Что же вы собираетесь делать дальше?
— Об этом ты очень скоро узнаешь.
— Может быть, откроете стрельбу?
— Без сомнения.
— Нет, этого вы не сделаете!
— Кто же нам помешает?
— Ваш собственный разум, если только он у вас остался, потому что как только раздастся первый выстрел с вашей стороны, я тотчас прикажу убить твоего брата.
— А при втором выстреле будет убит Охотник на слонов? — спросил Шварц, улыбаясь, хотя на душе у него было не очень-то весело.
— Совершенно верно. А потом последует еще кое-что.
— Что же?
— С каждым следующим выстрелом мои люди будут закалывать одного из рабов, которых вы хотите освободить. Таким образом, вы достигнете как раз противоположного результата, чем тот, к которому стремитесь.
Абуль-моут торжествующе взмахнул рукой, а потом прибавил:
— Теперь вы сами понимаете, кто в чьей власти находится.
— Конечно, — кивнул Шварц, — вы — в нашей.
— Что? Я был прав, ты действительно сумасшедший!
— А ты находишься в сильнейшем заблуждении относительно того, как будет происходить наше сражение. Первым, кого сразит моя пуля, будешь ты, а вторым — твой прихвостень Абдулмоут. Мне кажется, у тебя уже была возможность убедиться, как хорошо я стреляю!
— Ты можешь стрелять как сам шайтан, мне нет до этого никакого дела. Или ты, может быть, думаешь, что я сам подставлю свою грудь под твои пули, так, чтобы тебе даже целиться не пришлось? Твои угрозы веселят меня до слез!
— Так спрячься же за чужие спины и убивай, пока не захлебнешься кровью! Мы поступим иначе. Мы перестреляем твоих людей одного за другим, а вас с Абдулмоутом до поры до времени оставим в живых. Но ты даже представить себе не можешь, как ужасна и мучительна будет твоя смерь!
— Давай, давай, продолжай пугать меня; я знаю, что все твои слова ничего не значат. Ты никогда не согласишься пожертвовать жизнью своего брата.
— Я все равно не могу его спасти — значит, ему придется умереть.
— Не пытайся меня обмануть! Я так уверен в успехе своего дела, что готов даже снизойти до того, чтобы сделать вам одно предложение.
— Я не желаю его слушать, потому что ты не можешь снизойти до меня.
— Тогда заткни свои уши, и пусть его выслушают другие. Я согласен освободить твоего брата и Охотника на слонов тоже. Они также получат обратно все свои вещи, но при одном условии…
— И чего же ты потребуешь за это?
— Вы должны убраться отсюда и навсегда оставить меня в покое!
— Этого никогда не будет!
— Тогда пусть вас сожрет шайтан! Я сказал вам мое последнее слово и повторяю еще раз: твой брат умрет при первом же выстреле.
— А вот тебе и мое последнее слово: я прикажу тебя четвертовать, если хоть один волос упадет с головы Йозефа. Теперь ты можешь идти.
— Да, я ухожу. И знаешь, лучше поберегись меня, потому что я не шучу!
Старик протиснулся сквозь узкое отверстие в засеке и с высоко поднятой головой зашагал вниз, в ущелье. Глядя ему вслед, словак взял свое ружье и спросил:
— Может, мне застрелить его, наглого и бесстыжего? Тогда история сразу быть бы кончена, вся и целиком!
— Нет, — возразил Шварц. — Раз я дал ему слово, то не могу его нарушить.
— Да уж, — согласился Пфотенхауер, — клятвопреступником стать — это последнее дело, хотя я бы сейчас с удовольствием подпалил ему шкуру! Это надо же — наглец был у нас в руках, и вновь ускользает невредимым! Ну что за нахальный тип! Вместо того, чтоб быть с нами покладистым, как ягненок, он вел себя так, будто это мы ему челом бить пришли! Что теперь будет — ума не приложу! Как по-вашему, он и вправду сделает то, что сказал?
— Не думаю.
— Да ну! Я склонен ему поверить.
— А я нет!
— Значит, вы, должно быть, чересчур хорошо о нем думаете.
— Чего нет, того нет; я просто считаю его слишком умным для того, чтобы исполнить свою угрозу.
— Вот те на! Что ж тут было б опрометчивого?
— Тем самым он лишил бы себя последней надежды на снисхождение с нашей стороны.
— Еще бы, это уж точно! Но что толку будет от нашей мести: ведь ежели он убьет наших друзей, нам их уж не оживить!
— Я внимательно наблюдал за ним во время переговоров и видел: он понимает, что ему от нас не уйти. У него остался только один-единственный козырь, и он показал его нам, но пустить его в игру он вряд ли решится. Этим он подписал бы свой смертный приговор.
— Ну не знаю… Должно быть, вы, как всегда, правы, но по мне, от этого мерзавца чего угодно ожидать можно. Но что я вижу? Он, никак, вновь возвращается?
Действительно, Абуль-моут снова направлялся в их сторону. На этот раз он не подошел вплотную к заграждению, а, остановившись на почтительном расстоянии от него, крикнул:
— Если я приду к вам еще раз, вы не задержите меня?
— Нет, — ответил Шварц.
— Эх, зря вы это обещаете! — с досадой прошептал Пфотенхауер. — Теперь-то у него не было вашего слова, и мы могли б его сцапать!
— К сожалению, уже поздно, я дал слово. Впрочем, возвращение Отца Смерти доказывает, что я рассуждал совершенно верно.
Старик приблизился к отверстию в засеке, но пролезать в него не стал, а лишь выглянул наружу и спросил:
— Что вы сделали бы со мной, если бы я сдался?
— Мы сохранили бы тебе жизнь, — отвечал Шварц.
— А свободу вернули бы?
— Нет. Я доставил бы тебя в Фашоду.
— Что?! Везти меня в Фашоду? К Отцу Пятисот?
— Да, я обещал ему это.
— Ты был очень откровенен со мной, и я благодарен тебе. Теперь можешь делать что хочешь: живым вы меня не получите!
Абуль-моут снова зашагал прочь. Он шел очень медленно и ни разу не обернулся: так твердо он был уверен, что Шварц сдержит свое слово.
— Негодяй что-то слишком далеко заходит! — вскипел Пфотенхауер. — Его самоуверенность так меня бесит, что я даже боюсь, как бы у меня внутри не разлилась желчь! Ах, ежели бы вы только не пообещали ему неприкосновенность — он бы уж лежал там, в траве, с моей пулей в башке!
