— Могу я теперь узнать, господин, из какой страны ты прибыл?
— Скажи мне сначала, из какой области Венгрии ты родом?
— Из Надь-Михаи.
— Ах, оттуда? Но тогда ты не мадьяр, а словак. Но тебе незачем этого стыдиться.
— Я вовсе не стыжусь, но так как я родился в Венгрии, то все же считаю себя мадьяром. Значит, ты слышал о моей родине? Ты там бывал?
— Да.
— Ты говоришь по-венгерски? Впрочем, я владею также и словацким.
— Мне, к сожалению, неизвестны они оба, так что мы не сможем беседовать на твоем родном языке. Но скажи, как ты попал в Африку, в Египет и, наконец, в Судан?
— Благодаря моему господину.
— Кто же такой твой господин?
— Маттиас Вагнер, тоже венгр из Эйзенштадтского комитата[36] .
— Я много слышал о нем, хотя лично с ним знаком не был. Он прожил очень интересную жизнь. Он сопровождал герцога из Готы и побывал в Египте, Арабии и Абиссинии[37] , позднее объездил весь Восточный Судан и умер примерно год назад, кажется, в Хартуме. Или я ошибаюсь?
— Нет, господин, ты верно говоришь о маршруте его путешествия. Я был вместе с ним в его последней поездки в Кордофан[38], где он торговал страусовыми перьями. По возвращении, его смерть разлучила нас, и на меня стали сваливаться одни несчастья за другими, так что в конце концов я оказался вынужден вести жизнь бедного джелаби.
— И на этом поприще тебе сопутствовала удача?
— Что ты называешь удачей? Я начинал шесть месяцев назад с пятью талерами Марии-Терезии в кармане, а мой теперешний капитал, пожалуй, будет раза в три больше. Великим визирем[39] мне вряд ли удастся стать.
— Ну, для этого Аллах не дал тебе достаточно ума, — не преминул вставить второй джелаби.
— Помолчи, Абу-дих[40], — осадил его венгр, — Аллах наградил меня всем необходимым для такого высокого поста. А ты никогда не сможешь стать даже хамалом[41] из-за твоего фальшивого родословного древа.
— Оно настоящее, а не фальшивое! Во мне течет кровь знаменитого пророка. Ты только послушай, как звучит мое имя! Сейчас я произнесу его для тебя.
— Ради Аллаха, не надо! Ты и так трубишь его, не переставая, так что любая птица в Судане уже может его просвистеть.
— Ничего удивительного, что каждая птица знает это знаменитое имя. Тебе тоже не вредно запомнить его и послушать о славных деяниях моих предков. Но как зовут тебя? Я что-то забыл.
— Ускар.
— А как, ты говорил, это звучит по-арабски?
— Калб[42].
— Да, ну и имя! Как может человек называться именем такого презренного животного, как собака? А как звали твоего отца?
— Тоже Ускар, или калб.
— А деда?
— Так же.
— А других твоих предков?
— И их тоже.
— Аллах, что за род! Калб бен Калб ибн Калб Хафиз Калб, пес на псе сидит и псом погоняет. Удивительно, как это ты сам не лаешь, а говоришь. Разве это может сравниться с моим именем, которое звучит Хаджи Али бен Хаджи Исхак аль-Фарези ибн Отайба Абу…
— Тихо, тихо, остановись! — замахав на него руками, закричал венгр, — я больше не могу его слышать! Мне кажется, что я вдыхаю его имя вместе с воздухом, и оно разрушает мои внутренности, как огромный длинный червь. Что стоит твое хваленое имя по сравнению с моим опытом и моими знаниями! Ты получил его даром от своих предков, а я заработал мои знания тяжким трудом. Знай же, что я понимаю даже язык мудрейших, латынь! Я научился ей у моего господина.
— Не хвались, — перебил его Хаджи, который успел уже не на шутку рассердиться. — Я могу перечислить по именам все страны и народы земли, все города и деревни мира!
— А, опять это твоя любимая география! И где же ты ее выучил?
— У моего дяди, который сначала жил в Стамбуле, а потом отправился в страну немцев, в Липсик[43], где он много лет торговал на углу улицы медом. Там он нажил себе состояние, вернулся на родину и обучил меня географии.
— Эй, ты, Отец Смеха, — язвительно сказала словак, — ты, кажется, что-то воображаешь о себе на том основании, что твой дядя продавал мед? Может, он и латынь в Лейпциге выучил?
— И не только латынь, а все науки, какие только могут быть. И я научился от него всему. Только Аллах знает столько тысяч стран и деревень, сколько их держится в моей голове. А ты вообще ничего не знаешь. Ты Отец Листьев и Отец Одиннадцати Волосинок. И ты, кажется, слышал мое имя. Так как же ты смеешь называть меня Отцом Смеха?!
Оба окончательно вышли из себя и перешли на личности. И хотя Абуль-арба-уюн чувствовал себя довольно неловко, видя, что сцена становится совсем неприличной, он все же не смог сдержать улыбку: слишком уж комично выглядели оба разбушевавшихся человека. Прозвища, которые они носили, были и в самом деле очень меткими. На чудовищно рябом лице Отца Одиннадцати Волосинок гордо выделялись насчитывавшие если не одиннадцать, то уж никак не больше тридцати волосков усы, которые он поминутно поглаживал и подкручивал, стараясь придать им истинно венгерский шик.
Что же касается Отца Смеха, то по своим физическим данным он ничуть не уступал своему другу и антагонисту: Хаджи Али страдал нервным тиком, который через равные промежутки времени, а в особенности при душевных волнениях искажал его лицо страшной гримасой. При этом, в каком бы расположении духа ни находился несчастный, его физиономия приобретала столь глумливое выражение, что даже самый деликатный человек или даже черный меланхолик расхохотался бы, взглянув на нее. Впрочем, такая реакция окружающих ничуть не смущала добродушного паренька, который, казалось, был счастлив видеть вокруг себя неизменно веселые лица.
— Если даже ты и держишь в голове названия всех народов и деревень Земли, то уж наверняка ты не знаешь ни одного латинского слова! — продолжал гнуть свое словак. — Зато вот этот господин, может быть, кое-что понимает по латыни.
— Да, немного, — с улыбкой кивнул Отец Четырех Глаз.
— Где же ты ее выучил?
— В Лейпциге, как и дядя Хаджи Али.
— Но, я надеюсь, не на углу улицы возле ящика с медом?
— Нет, у моих профессоров.
— У профессоров? Значит, ты учился?
— Конечно.
— Чему же?
— Медицине.
— Так ты доктор?
— Не только. Еще в течение трех лет я был учителем в немецком медресе.
Тут малыш подпрыгнул на месте и воскликнул:
— Так ты немец?!
— Да, и если ты понимаешь по-немецки, мы можем разговаривать на этом языке.
— Конечно, я его понимаю, и притом очень хорошо. Аллах! Ра-ис эт-тибб!
