– Это-то наполовину? Хорошо же ты считаешь! Принеси две кружки, чтобы я его попробовал. Потом я тебе скажу, сколько я за него заплачу.
Он пошел за вином. В углу стояли несколько трубок с ящичком, в котором был табак. Мы присели и взяли трубки, они были без мундштука. Я вытащил свой собственный из кармана, прикрутил его, затем попробовал табак. Это был хороший персидский табак.
– А что на другой стороне дома, Селим-ага?
– Лавка пряностей и кофейня. Сзади опиумная и винный трактир для простого люда; сюда же могут входить только благородные господа, – объяснил он мне с самодовольным лицом.
Я, могу сказать, радовался, что сейчас буду пить это вино. Это красный, густой и невероятно крепкий напиток – достаточно трех глотков, чтобы человека, ни разу не пившего вина, привести в состояние ужасного опьянения. Селим любил питие Ноя, но я был убежден, что кружка его окажется сильней его.
Тут пришел хозяин с литровыми, наверное, кружками. Хм, бедняга Селим-ага! Я покатал во рту немного вина. Вино пострадало при перевозке, но было вполне терпимо.
– Ну, ваша честь, как оно? – спросил хозяин.
– Оно таково, что я дам, пожалуй, за кружку двадцать пиастров.
– Господин, этого же мало, очень мало! За двадцать пиастров я принесу тебе другого.
– В той стране, где оно делается, я дал бы тебе по здешним деньгам за эту кружку четыре пиастра. Ты видишь, я хочу хорошо заплатить, но если тебе этого недостаточно, то забери его! – Я встал.
– Какое мне принести?
– Никакого! Я выпью лишь этого за двадцать пиастров, которого ты мог бы мне отпустить и за пятнадцать. Не дашь, я уйду, и пей его сам.
– Его выпьет его честь Селим-ага.
– Он пойдет со мной.
– Дай двадцать пять.
– Нет.
– Двадцать три.
– Доброй ночи, старик! – Я открыл дверь.
– Вернись, эфенди! Пей его за двадцать пиастров, мне главное – видеть тебя в моем доме.
Сделка была заключена, и довольно выгодно для хозяина, который, взяв у меня деньги, удалился со скрытой усмешкой. Ага втянул в себя немножко вина, затем сделал большой глоток.
– Аллах-иль-Аллах! Валлахи-биллахи-таллахи! Такого я еще никогда не вкушал. Ты думаешь, оно хорошо от больной системы, эмир?
– Очень хорошо!
– О, если бы это знала Мерсина!
– У нее тоже есть система?
– И очень жаждущая, эфенди!
Он сделал второй и тут же третий глоток.
– Неудивительно, – сказал я. – Ей приходится много заботиться, хлопотать и работать.
– Не для меня, это знает сам Аллах!
– Для твоих пленников!
– Она приносит им раз в день еду, хлеб и мучную воду.
– Сколько тебе дает мутеселлим за каждого пленника?
– Тридцать пара каждый день.
То есть примерно пятнадцать пфеннигов! От этой суммы наверняка половина застревала в руках Селима.
– А сколько ты получаешь за надзор?
– Два пиастра ежедневно, которых я, правда, еще никогда не получал. Разве стоит удивляться тогда, что я еще не знаю этого великолепного лекарства.
Он заново глотнул.
– Два пиастра? Это очень мало, тем более что заключенные доставляют тебе немало хлопот.
– Хлопот? Ни капли! Что это я должен доставлять самому себе хлопоты с этими сволочами? Я хожу раз в день в тюрьму, чтобы посмотреть, не умер ли один из них.
– Когда ты это делаешь?
– Когда мне это удобно.
– И ночью?
– Да, если я днем забыл и ночью как раз по случаю вышел. Валлахи, я вспомнил, что сегодня я еще не был там.
