— Прежде всего — рабочие.
— Они у него есть. Ваши соотечественники, которых я выписал из Германии; они же находятся там.
— А инструменты? Ваши же, похоже, все сгорели. А к этому еще нужны семена, большие запасы провизии, потому что сейчас там ничего не осталось, каменщики, плотники и прочие мастеровые: надо ведь строить новые здания. Да нужно еще много чего. И все это он прихватил с собой?
— Я о таких вещах его не спрашивал, так как это меня не беспокоит, потому что асиенда мне не принадлежит. Я только знаю, что он уехал.
— И сразу после оформления сделки?
— Сразу же. Он не желал терять ни часа.
— Он уехал один?
— Конечно! Я вообще не понимаю, какое вы имеете право задавать столько вопросов? И для чего это вам все знать, а мне отвечать? Разумеется, вы сюда приехали за другим, и я вынужден попросить, чтобы вы оставили меня в покое!
Он отвернулся от меня, что должно было означать его полное нежелание иметь со мной дальше какое-нибудь дело. Естественно, я не удержался и ответил:
— К сожалению, я не могу оставить вас в покое. Я оказался здесь именно для того, чтобы разыскать вас и переговорить с вами об этом деле.
В этот момент вмешалась рассерженная дама:
— Это же невежливо, бесцеремонно! Вы слышали, что дон Тимотео больше не хочет ни знать вас, ни слушать, значит, вам следует удалиться.
— Вы заблуждаетесь, сеньора. Дон Тимотео выслушал меня. Если вам стало скучно, то вы можете покинуть помещение.
— Мне покинуть помещение? Что вы себе позволяете! По вашему разговору, да и по всему вашему поведению видно, что вы немец, варвар. Дон Тимотео — наш гость, и мы заботимся о том, чтобы он чувствовал себя у нас, как дома. Я здесь хозяйка и приказываю вам немедленно покинуть это помещение!
— Тогда, пожалуйста, скажите-ка мне любезно, что это за помещение.
— Об этом можно прочесть на двери, и я полагаю, что вы это сделали. Или вы не умеете читать? Этому бы я не удивилась.
— Тогда я позволю вам разъяснить, что я, очень даже может быть, могу читать лучше, чем все находящиеся в этой комнате. Сейчас я нахожусь в служебном помещении вашего супруга. Вам здесь делать нечего, как, пожалуй, и мне, но я пришел сюда к нему на прием. И если кто из нас двоих имеет основания попросить другого удалиться, то такое право принадлежит именно мне.
Я видел, что она в ответ на такое замечание готова была возмутиться, но ей удалось овладеть собой, и, выразив ко мне величайшее презрение, она обратилась через плечо к своему супругу:
— Выгони сейчас же этого человека вон, немедленно!
Тогда правитель Уреса выполз из своего гамака, подошел ко мне, встал в надменную позу, призванную внушить мне уважение, и сказал, указывая при этом на дверь:
— Сеньор, не хотите ли вы немедленно выйти? Или мне надо посадить вас в тюрьму за неповиновение?
Прежде чем я успел ответить, Виннету быстро шагнул вперед, схватил чиновника под руки, приподнял его, отнес к гамаку, бережно положив туда, и сказал:
— Мой белый брат может лежать здесь и спокойно подождать, пока мы не закончим говорить. А его белая жена должна молчать, когда говорят мужчины. Место скво среди ее детей, а не в совете взрослых мужчин. Мы пришли говорить с асьендеро, и он должен нас выслушать, желает он того или нет. Если кто хочет выдворить нас отсюда, пусть попробует. Вот здесь стоит мой белый брат Олд Шеттерхэнд, а я — Виннету, вождь апачей, имя которого известно и в Уресе!
Конечно, его знали здесь, потому что едва он произнес последние слова, как дама, несмотря на оскорбление, нанесенное апачем ей и ее мужу, воскликнула совсем другим тоном, чем прежде, в разговоре со мной:
— Виннету! Вождь апачей! Знаменитый индеец! Известный всем краснокожий! Возможно ли, правда ли, что перед нами именно он?
Апач был слишком горд, чтобы отвечать на ее слова; он словно их и не расслышал; поэтому за него ответил я:
— Да, сеньора, это он. А теперь вы, несмотря на некоторые странности нашего поведения, которые вам в самом деле могут не нравиться, разрешите остаться здесь и довести начатое дело до конца. Если же вы против этого, то рискуете быть вынесенной Виннету и посаженной прямо на мостовую, как только что он усадил вашего супруга в гамак.
Здесь она всплеснула руками и восхищенно воскликнула:
— Оказаться в руках Виннету! О, что за приключение! Весь город будет говорить об этом и помрет от зависти! Я согласна на это!
— А я вам, сеньора, не советую. Есть разница, носят ли вас на руках или вышвыривают на улицу. Лучше молча приглядитесь к моему краснокожему другу, чтобы потом расписывать его своим подружкам! Это самый полезный совет, какой я вам могу дать. Но если только вы снова заговорите, то сразу же лишитесь возможности находиться рядом с ним.
Она раскурила новую сигару и опять улеглась в свой гамак с таким видом, словно оказалась в цирке, где вот-вот публике будет показано величайшее чудо в мире. Ее достопочтенный супруг теперь, когда он узнал, кто его так энергично переместил, казался ничуть не обиженным, а с видимым удовлетворением разглядывал индейского вождя. Что касается асьендеро, то ему, как, впрочем, и супружеской паре, имя Олд Шеттерхэнда ничего не говорило, но о Виннету они слышали так часто и много, что одно имя заворожило их. Теперь асьендеро даже не думал о том, чтобы требовать нашего ухода.
Было совсем не удивительно, что мой спутник так был хорошо известен даже здесь, в Уресе. Апачи проживали и в более южных местах, особенно с той стороны сьерры[78], в Чиуауа, где они заходили даже до Коауилы, а так как Виннету привык время от времени посещать эти племена своей народности, то слава о его подвигах докатилась и до этих мест, разойдясь не только среди краснокожих, но и среди белых. Да, нимб, окружавший его имя, в представлении белых был даже еще ярче, чем у индейцев, и я часто наблюдал, что охотнее всего рассказы о моем друге выслушивало дамское общество. Он был не только крайне интересный человек, но и красивый мужчина. Истории о его первой и единственной любви, ходившие повсюду, способны были открыть для него сердце любой сеньоры или сеньориты[79].
Очень довольный успехом, которого Виннету достиг своим внезапным вмешательством, я обратился к асьендеро:
— Вы посчитали мои вопросы крайне бесполезными, дон Тимотео, но для меня они были исключительно важны, а сейчас станут и для вас чрезвычайно любопытными. Индейцы юма разграбили вашу асиенду и отобрали у вас все. Они, как я думаю, даже обыскали ваши карманы и присвоили все их содержимое?
— Конечно. Краснокожие полностью опустошили их.
— Они также вывернули карманы Мелтона?
— Да.
— А как же тогда он выплатил вам две тысячи песо в полновесных звонких золотых монетах?
Лицо моего собеседника выразило недоумение, и он ответил медленно, как человек, попавший в затруднительное положение:
— Да… откуда он… взял… так много денег?
— Задайте вопрос иначе: почему индейцы не отобрали у него эти деньги?
— Черт возьми! Об этом я и не подумал! Вы считаете, что деньги оставались при нем?
— Да, или у одного из Уэллеров. Две тысячи песо в звонкой монете нельзя укрыть от зоркого индейского глаза. Если Большой Рот отказался от золотых монет, то для этого должна была существовать очень серьезная причина. Может быть, вы сможете догадаться, какая?
