валялись люди, и нельзя было понять, спят они или только ожидают упоения одуряющим ядом. По счастью, путь в капитанскую каюту был свободен. Согнувшись в три погибели, мы пробрались к ней. По причине восточной беззаботности замка на двери не было. Петли оказались нескрипучими, потому что были сделаны из кусочков кожи, набитых сверху и снизу на косяк и саму дверь.
Я открыл ее ровно на столько, сколько было нужно, чтобы проскользнуть внутрь, а когда мы оказались в каюте, снова прикрыл дверь. Теперь я почувствовал себя так уверенно и свободно, словно оказался в комнате собственного дома. Здесь висело мое оружие, а в пяти шагах от него находился борт судна, с которого одним прыжком можно было достичь суши. Часы, компас, деньги были у меня с собой.
— Что мне взять? — спросил Халеф.
— Одно из одеял, которые лежат там, в углу. Они нам пригодятся. Я тоже одно возьму.
Мы оставили каюту и без помех добрались до борта. Расстояние до берега было все же больше, чем я предполагал. Это видно было даже в слабом свете звезд.
— Ты перепрыгнешь, Халеф? — озабоченно спросил я. Я знал, что он хороший прыгун. Правда, здесь не было места для разбега.
— Осторожно, сиди!
Он поднялся, поставил ногу на планшир и уже в следующее мгновение очутился на берегу. Я не замедлил последовать его примеру.
— Хамдульиллах! Теперь мы свободны. Но что делать дальше? — спросил Халеф.
— Пойдем в Джидду.
— Ты знаешь дорогу?
— Нет.
— Может, у тебя есть карта, которая покажет путь?
— Тоже нет. Но нам надо держаться только на юг. Абузейф пошел пешком. Это верный признак того, что город расположен не слишком далеко от этой бухты. Давай прежде всего осмотрим оружие.
Мы отошли за ближайший же куст молочая, достаточно прикрывший нас, потому что это был не мелкий арабский, а высокий ост-индский вид. Мое оружие было заряжено. Разумеется, никто из пиратов не умел обращаться с револьвером, штуцером и тяжелым «медвежебоем», которому матросы особенно удивлялись. Араб привык к длинному, легкому ружью. Есть племена, которые все еще вооружены кремневыми ружьями странной, допотопной конструкции.
Убедившись, что наше бегство никто не заметил, мы отправились незнакомой дорогой. Нам следовало как можно дольше идти вдоль берега, поэтому приходилось обходить многочисленные бухточки, то более, то менее крупные, так что вперед мы продвигались очень медленно. В восемь часов утра мы увидели перед собой минареты города, обнесенного высокой, довольно хорошо сохранившейся стеной.
— Давай узнаем, не Джидда ли это, сиди, — предложил Халеф.
Уже с час мы встречали арабов, но не заговаривали с ними.
— Нет, и так совершенно ясно, что это Джидда.
— А что мы там будем делать?
— Прежде всего я хочу осмотреться.
— И я тоже.
— Как долго ты пробудешь в Мекке?
— Семь дней.
— Ты найдешь меня в Джидде. Но будет ли твой хадж действительным? Он же совершается не в месяц паломничества?
— Будет. Смотри, вот ворота. Как они могут называться?
— Видимо, это северные ворота, Баб-Эль-Медина. Выполнишь ли ты одну мою просьбу?
— Да, так как я знаю, что ты мне не прикажешь ничего такого, что я не смогу сделать.
— Ты здесь не должен говорить ни одному человеку, что я христианин.
— Как ты скажешь, так я и сделаю.
— Ты должен все делать так, словно я мусульманин.
— Да. Но ты тоже выполнишь одну мою просьбу?
— Какую?
— Я должен купить в Мекке азиз-кумахш [81] и много подарков, а также раздать милостыню…
— Не беспокойся. Ты получишь свои талеры еще сегодня.
— Их-то мне, может быть, и не надо, потому что они отчеканены в стране неверных.
— Тогда я дам тебе ту же сумму в пиастрах.
— У тебя есть пиастры?
— Пока нет, но я получу их у менялы.
— Благодарю тебя, сиди! И у меня будет достаточно денег, чтобы съездить еще и в Медину?
— Я думаю, достаточно, если ты будешь бережлив. Путешествие туда тебе дорого не обойдется.
— Почему?
— Я поеду с тобой.
— В Медину, сиди? — спросил он задумчиво.
— Да. Разве это запрещено?
— Путь туда для тебя свободен, но войти в Медину ты не сможешь.
— А если я тебя подожду в Янбу [82]?
— Это прекрасно, сиди, это можно!
— Стало быть, мы договорились.
— А потом куда ты хочешь?
— Прежде всего в Мадаин-Салих [83].
— Господин, тогда ты сам отдашь себя на смерть. Разве ты не знаешь, что это — город призраков, которые не потерпят у себя смертных?
— Они вынуждены будут примириться с моим присутствием. Это очень таинственное место. О нем рассказывают удивительные вещи, и поэтому я хочу его увидеть.
— Ты его не увидишь, потому что духи закроют нам путь, но я тебя не покину, даже если должен буду умереть вместе с тобой. Тогда я уже стану настоящим хаджи, которому всегда открыты небеса. А потом куда ты пойдешь?
— Или на Синай, в Иерусалим и Стамбул, или в Басру и Багдад.
— А меня возьмешь с собой?
— Да.
Мы достигли городских ворот. С внешней стороны у городской стены ютилось множество отдельно стоящих хижин из соломы или пальмовых листьев, в которых жили бедные поденщики или еще более бедные торговцы дровами и овощами. Оборванный парень закричал мне:
— Здоров ли ты, эфенди? Как дела? Как твое самочувствие?
Я остановился. На Востоке всегда надо располагать временем, чтобы ответить на привет.
— Благодарю тебя! Я здоров, дела идут хорошо, и мое самочувствие превосходное. А как твое здоровье, сын храброго отца, как идут твои дела, наследник благочестивейшего среди всех мусульман племени?
Я употребил эти слова, увидев на лице парня мешале. Джидда, хотя она в новейшее время и открыта для посещения христиан, считается священным городом, а жители таких городов получают привилегию носить особый знак. Через четыре дня после рождения ребенка ему наносят по три разреза на щеку и по два — на каждый висок, шрамы от которых остаются на всю жизнь. Это и есть мешале.
— Твои слова подобны цветам. Они пахнут, как гурии, дочери рая, — ответил человек. — И у меня все хорошо, и я доволен делом, которым занимаюсь. Оно будет полезным и для тебя.
— Какое у тебя дело?
— У меня есть три осла. Мои сыновья погонщики, а я им помогаю.
— Они у тебя дома?
— Да, сиди. Не привести ли мне двух ослов?
— Сколько я должен тебе заплатить?
— Куда ты хочешь поехать?
