— Как шейх обходился с ними?
— Этого я не знаю.
— Много у вас тахтерванов [126]?
— Да, много.
Я вытащил из тюрбана несколько золотых монет из тех, что я нашел в седельных сумках Абузейфа. К сожалению, его великолепный верблюд скончался в Багдаде. Деньги, однако, у меня еще сохранились,
— Благодарю тебя! Вот, возьми!
— О господин, твоя милость больше, чем…
— Не благодари, — прервал я ее. — Дядя твоих детей тоже попал в плен?
— Да.
— Его освободят. Иди к маленькому человеку, который скачет на черном жеребце, и скажи ему от моего имени, что он должен отдать тебе твой скот. Шейх не вернется сюда.
— О господин!..
— Хорошо. Иди и ни единой душе не рассказывай, о чем мы с тобой говорили!
Она удалилась, а я вышел из палатки. Хаддедины почти справились с подсчетом животных. Я разыскал Халефа и позвал его. Он подъехал ко мне.
— Хаджи Халеф Омар, кто тебе разрешил брать моего вороного?
— Я хотел приучить его к своим ногам, сиди!
— Не очень-то он их боится. Слушай, Халеф, к тебе придет женщина и потребует назад свою корову и десяток овец. Ты отдашь их ей.
— Повинуюсь, эфенди.
— Слушай дальше! Ты возьмешь три тахтервана из лагеря и укрепишь их на трех верблюдах.
— Кто в них поедет, сиди?
— Посмотри на берег. Видишь кусты и дерево справа?
— Вижу и кусты, и дерево.
— Там лежат трое больных людей. Для них и предназначены тахтерваны. Иди в палатку шейха. Она принадлежит тебе вместе со всем, что в ней находится. Возьми одеяла, положи их в корзины, чтобы больным было мягко лежать. Но ни теперь, ни в пути ни один человек не должен узнать, кого везут верблюды!
— Сиди, ты знаешь, что я сделаю все, что ты прикажешь, но я не могу столько сделать один.
— Там три англичанина и двое хаддединов. Они тебе помогут. А сейчас верни мне жеребца. Я сам займусь отбором скота.
Через час мы полностью управились с работой. В то время как все арабы направили все внимание на стада, Халефу удалось незаметно погрузить больных на верблюдов. Весь длинный караван был подготовлен к отправлению. Теперь я поискал молодого человека, который поприветствовал меня сегодня дубинкой. Я увидел его, окруженного товарищами, и подскакал к нему. Линдсей со своими слугами стоял поблизости.
— Сэр Дэвид Линдсей, нет ли у вас или у ваших слуг чего-нибудь наподобие шнура?
— Я полагаю, что у нас здесь есть много веревок.
Он подошел к лошадям, которые были оставлены племени абу-хаммед. Лошади были привязаны поводками к кольям палаток. Несколькими движениями он отрезал целый ворох этих поводков, после чего вернулся ко мне.
— Сэр Дэвид, видите вон того загорелого парня?
Я подмигнул ему украдкой.
— Я вижу его, сэр.
— Передаю его вам. Он присматривал за тремя горемыками, а поэтому должен идти с нами. Свяжите ему руки за спину, а потом прикрепите веревку к своему седлу или к стремени. Пусть немного поучится побегать.
— Yes, сэр! Очень хорошо!
— Пока мы не доберемся до вади Дерадж, он не получит ни есть, ни пить.
— Он это заслужил!
— Караульте его. Если он убежит от вас, то между нами все кончено, и вы сами будете искать места, где можно выкопать Fowling bulls!
— Я его удержу. Но возле места ночевки начнем копать!
— Итак, вперед!
Англичанин подошел к юноше и положил ему руку на плечо.
— I have the honour, Mylord [127]. Пойдем, висельник!
Линдсей крепко держал парня, а оба слуги со знанием дела связали ему руки. В первое мгновение юноша был ошарашен, потом он повернулся ко мне.
— Что это означает, эмир?
— Ты пойдешь с нами.
— Я не пленник и останусь здесь!
В этот момент к нам протолкалась пожилая женщина.
— Аллах керим, эмир! Что ты хочешь сделать с моим сыном?
— Он будет сопровождать нас.
— Он? Звезда моей старости? Слава своих друзей, гордость племени? Что он совершил, раз ты связываешь его, как убийцу, которого настигла кровная месть?
— Быстрее, сэр! Привяжите его к лошади — и вперед!
Я дал знак к немедленному выступлению и ускакал. Поначалу я испытывал сострадание к столь тяжко наказанному племени, теперь же лицо каждого из них было мне противно, и, когда мы покидали лагерь, оставляя за собой горестный вой, мне казалось, как будто я выскользнул из разбойничьего логова.
Халеф с тремя своими верблюдами занял место во главе каравана. Я подъехал к нему.
— Удобно ли они лежат?
— Как на кушетке падишаха, сиди!
— Они поели?
— Нет, только выпили молока.
— Тем лучше. Говорить могут?
— Они сказали лишь несколько слов, но на языке, которого я не понимаю, эфенди.
— Это, видимо, был курдский?
— Курдский?
— Да. Я считаю их поклонниками дьявола.
— Поклонниками дьявола? Аллах-иль-Аллах! Господи, защити нас от трижды побитого камнями черта! Как можно поклоняться черту, сиди?
— Они не поклоняются ему, хотя им это и приписывают. Они — очень храбрые, очень прилежные и почтенные люди, полухристиане-полумусульмане.
— Поэтому и язык у них такой, что его не понимает ни один мусульманин. Ты умеешь говорить на этом языке?
— Нет.
Халеф подскочил как ужаленный.
— Как нет! Сиди, это неправда, ты все можешь!
— Говорю тебе, я не понимаю этого языка.
— Совсем?
— Хм! Я знаю один родственный язык; возможно, что я найду какие-то слова, чтобы понять их.
— Видишь, сиди, я был прав!
— Только Бог все знает. Человеческое знание отрывочно. Не знаю же я, как Ханне, свет твоих глаз, довольна своим Халефом?
— Довольна, сиди? У нее на первом месте Аллах, потом — Мухаммед, потом — черт на цепочке, которого ты ей подарил, а уж потом только — Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара.
