Солнце болталось низко над лесом за спиной стерегущего руль Сергея. Руки и ноги Сереги сладко гудели, он только минуту назад уступил весла Сидору.
– Господи, как жрать-то хочется! – сплюнул перемешанную с потом слюну за борт Сидор.
– Вот ведь как, Сидор, я тебе про благородное искусство толкую, а ты меня перебиваешь гнусным требованием «жрать!», – докучливо поморщился Аристарх Карпович. – Впрочем, я не обидчив и посему продолжу. Итак, Андрон Петрович Горбунков, тот, который закадычный приятель Василия Парамоновича и шурин Эдуарда Ивановича, оказался самым печальным образом причастен к великой государственной тайне. А всему виной щепетильность старого дурака. А самое грустное то, что все записи Андрона Петровича попали в руки нечистоплотных господ. И доныне господа эти лихо шантажируют некогда бывших и по сей день оставшихся ответственными товарищей.
– А пожрать все-таки не помешает, – как заведенный, продолжал месить веслами зеленую воду Сидор. Хотя он сидел лицом к Сергею, глазами с Серегой не пересекался. То настороженно шерстил вниманием темнеющий по обоим берегам косматый лес, ожидая, когда ж наконец покажется заветный приют. То щурился на солнце, дескать, долго ли еще этот бублик будет действовать на нервы?
– И тут должны появиться мы. Так сказать, археологи от имени справедливости, – как бы не замечая зуда Сидора, продолжал млеть в последних лучах солнышка Аристарх Карпович. – И объявить нечистоплотным господам, отдайте, дескать, нам по-хорошему все бумаги: кто, когда, по чьей команде наших Врубелей с ихними Рубенсами за границу переправлял? Потому как указывать ответственным товарищам пришло наше время.
А деревья по берегам бодались ветками и кронами. А вода мурлыкала, целуя весла. И такая вокруг, несмотря на сосущий желудок голод и осаждающий кожу гнус, струилась, курилась и марилась лепота, что хоть песни сочиняй. Да нельзя было расслабляться. Так оно тогда и было.
А ведь Сергей Шрамов не зря мялся, расслабляя спину, в кресле. Он тоже устал как бродячая собака. Он тоже вчера не на диком пляже прохлаждался, а подкованным копытом рыл землю. Он, как и дядька Макар, ходил по родственникам и наследникам Андрона Петровича Горбункова, в прежние годы служившего в Эрмитаже фотографом. Холост, преферанс, отравился с концами паленой водкой в девяностом.
Как выяснилось, музейный фотограф – еще та профессия. Толпы кошельковых иностранцев трутся по Зимнему дворцу и мечтают перефотографировать всех намалеванных голых пышнозадых девок. А на халяву нельзя. Или кроши бабки солидные, или отвали. А сколько буржуев забыли дома фотоаппарат? Вот тут-то и начинался бизнес Андрона Петровича: альбомы, открытки, слайды. Гонорары, гонорары, гонорары… А еще альбомы переиздаются в прочих культурных столицах мира. Опять гонорары. Гонорары – гульденами, гонорары – марками, гонорары – фунтами…
Понятно, за какие такие подвиги дядька отравился водкой. И где набрал информации для эрмитажных списков – тоже понятно. Правильно трепался покойный Каленый: «Расчудесная игра – этот преферанс».
Но сейчас нужно мозги напрягать не о том. Сейчас услышанное следует переворошить в поисках четвертого показателя.
Однако вместо здравых мыслей кумпол постепенно напитывался злостью. Волчьей злобой на растаскивавших Расею прежде и ныне не осекшихся барыг. Хитрые, как глисты, коварные, как туберкулез, подлые, как спирохеты, все равно они – барыги, жлобье, слякоть. А он, Шрам, – вор. И имеет полное право этих барыг наказывать как хочет, точнее – как сумеет.
Вспышка злобы прояснила мозги не хуже кружки чифиря.
И вроде бы что-то такое стало проглядывать. С двумя гражданами из итогового Антонова перечня, судя по показаниям родственников, соседей и близких друзей, иногда пересекался гражданин Горбунков. С секретарем по идеологии Адмиралтейского района Шалкиным Венедиктом Ерофеевичем, то есть тогда секретарем по идеологии, а ныне вторым лицом в комитете по экономике. И с экс-замом по внешним вопросам ВААПа Фейгиным Евгением Ильичей. Ныне – комитет по культуре. Кто из этих двоих пошустрее?
Из другой комнаты долетало вялое препирательство Макара и Антона.
– Шел хохол – насрал на пол. Шел кацап – зубами цап! – сказал дядька Макар.
– А потом сидел кацап на груше, обдристал хохла по уши! – почти пропел, растягивая гласные, Антон.
Шрам листнул итоговый перечень, будто меню в шалмане. Бесспорно – Евгений Ильич. За ним и компьютеризация городской администрации. И в вопросах сбора цветных металлов Евгений Ильич успел проявиться. И к выставке «Русский фермер» отношение имеет. Наш шкодливый пострел везде поспел.
Надо, значит, нам с Евгением Ильичей встретиться. Жаль, нет у Сергея Шрамова специального человека по культуре. А почему это нет? А Алина?
Надо на этот раз побеспокоить сладкоголосую девушку не по велению души, а по делу. Шрам огромным усилием воли удержался от сексуальных фантазий, хотя мышцы рожи все же от мечтательной гримасы не спас. Это было под кожей и оказалось сильнее Сергея. Ладно, проехали.
Достал из третьей стопки запись трудового пути Евгения Ильича и углубился. «Комсомольский вожак Кировского театра – партбюро филфака Ленинградского университета – ВААЛ – Комитет по культуре». Биография – почти как у дядьки Макара, у того – «Вичура – Кинешма – Ярославль – Тамцы – Нижневартовск – Тюмень – Сургут».
Глава 17
Так они и подъехали к проходной комбината: впереди важная «мазда» цвета спелого конского каштана, а следом обшарпанный «пазик», знакомый всем Виршам как облупленный. Из «мазды» вышли три надменных гражданина в цивильном, из которых в Виршах примелькался только Виталий Ефремович, и веским парадным шагом направились к проходной.
Из «пазика» ломно и вальяжно выбралось отделение ментов и разбрелось по заасфальтированной площадке перед воротами комбината. Один, пользуясь моментом, что вокруг лиц женского пола нет, облил горячей струей лысое колесо «пазика». Другой узрел прикрученную проволочкой к столбу фанерину с криком души «Гуд бай, Америка!» и лениво попытался сорвать. Но фанерина висела высоковато, и мент обломался.
