Нью-Йорке на пароход. Я уже занял по телефону каюту на троих – одно место для меня, другое для Дебби, третье для ящика, с которым я ни на минуту нерасстанусь за все время переезда. Из Ливерпуля, куда мы отправимся из Нью-Йорка, мы сейчас же едем в Индию по обычной дороге. В Бомбее я рассчитываю быть через полтора месяца, и мне останется достаточно времени для окончания последних приготовлений и даже попутешествовать по стране с Деборой, если она того захочет.
Дебора повернула к отцу свое заплаканное личико, по которому еще скатывались слезы.
– Пусть будет так, как вы хотите, папа, сказала она. – Как я могу думать об удовольствиях, когда я еду с вами только с тем, чтобы проводить вас на смерть?
– Дитя мое, возразил Токсон с живостью, как ты решаешься произносить такие слова? Разве ты не видишь, что я проведу этот опыт в условиях полной, абсолютной безопасности, и со всей уверенностью, можно даже сказать, с математической верностью, что я проснусь в назначенный час и что только случай определит мои семилетние испытания.
– Как так? – спросила молодая девушка.
– Очень просто, дорогая Дебби. Единственное существо, владеющее секретом нирванического сна, это Сукрийяна, лежащий здесь, – и мистер Токсон, произнеся это, устремил взоры на мумию. Одно из двух: или он не проснется в день праздника Кали – в этом случае мне не придется производить опыта, – или, напротив, он проснется, и тогда будет ясно, что я могу проделать подобное же без малейшей опасности.
– Но, папа, – вскричала молодая девушка с выражением горестного нетерпения, – вы хорошо видите, что в ящике лежит только труп. Допуская даже, что – не знаю по какому чуду, – этот труп возвратится к жизни, то эти фанатики не позволят проникнуть в их тайны неверующему, врагу их расы. О, они убьют вас, и я умру от этого.
– Они не убьют меня, Дебби, возразил доктор, ты клевещешь на человеческую натуру, в особенности же на Сукрийяну. Я буду иметь право познакомиться с наукой нирванистов, отдав им священный язык, который они считают уничтоженным. А если мне понадобится покровитель, то я найду его в Сукрийяне, моем собрате.- Вашем собрате? – прервал Пензоне, раздраженный видом слез своей кузины, и который с трудом сдерживался с самого начала этого странного разговора.
– Да, моего собрата, продолжал Токсон. Не работал ли он в том же направлении, как и я? Я вам говорю, что Сукрийяна охотно поможет мне в том, что я попрошу. Он усыпит меня, а через семь лет я проснусь таким же, каким погружусь в сон. Да, наука, без сомнения, уйдет вперед за этот промежуток! А что до тебя, Дебора, то я, что весьма вероятно, найду тебя замужем и счастливою матерью нескольких детей. А так как годы, которые я проведу в этом лаковом ящике, не будут иметь влияния на меня, то разница между нашими годами значительно сократится.
Мисс Дебора более ничего не произнесла. Она слишком хорошо знала настойчивый характер своего отца, чтобы надеяться отговорить его своими просьбами от принятого решения. Пензоне же в это время, сжимая кулаки, бросал на ящик и на его мрачного жильца взгляды, полные ненависти, и казался погруженным в глубокое размышление.
– Мой отъезд решен, произнес Токсон, приняв молчание своих слушателей за согласие. Ты сопровождаешь меня, Дебби, потому что я хочу пробыть с тобой до последнего момента. Я приму необходимые меры, чтобы ты могла удобно доехать до Америки. Пензоне остается здесь, чтобы встретить тебя. Пока только одни вы посвящены в мои планы. Позднее они опубликуются. Так как мне необходимо устроить свои дела на время отсутствия, то, на всякий случай, я сейчас составлю завещание. Сначала я хотел записать свои желания, а теперь думаю их продиктовать. Пензоне, приготовь фонограф.
Как только Пензоне, который все более и более удивлялся, поставил на стол фонограф, Токсон, сохраняя серьезный вид, приблизил свои губы к приемнику и, пустив ход механизма, начал диктовать свое завещание.
Кто знает, быть может с легкой руки мистера Токсона, подобный способ диктования завещания в будущем получит права гражданства. Написанное может затеряться, стереться, его можно подделать, наконец. Такой будет прогресс, когда голос самого покойного, благодаря чудному инструменту, заговорит после смерти и продиктует будущему поколению последнюю волю завещателя!
Вот завещание мистера Токсона, продиктованное в фонограф:
«Сегодня, 4 января 1895 года, я, Джосуа-Томас-Альба Токсон, американский гражданин, проживающий в Чикаго, Иллинойского Штата, по улице Штат-Стрит, в доме №37- bis, находясь в здравом уме и твердой памяти, диктую свое нижеследующее завещание:
Я объявляю, что получил из Калькутты (английская Индия), исключительно с научными целями, лаковый ящик, содержащий в себе превосходно сохранившееся человеческое тело, открыл в этом теле факира Сук- рийяну, заснувшего летаргическим сном и долженствующего воскреснуть в гондапурском святилище в день праздника богини Кали, имеющего быть 1- го мая текущего года.
Желая произвести над самим собою этот в высшей степени интересный опыт для разрешения различных вопросов по биологии, физиологии, органической химии и другим наукам, я отправляюсь в Индию, беря с собой вышеназванный ящик, с намерением поместиться в нем, в свою очередь, в назначенный день праздника богини Кали, чтобы быть самому усыпленным средствами, известными индийским жрецам, в которые до сего времени не могла проникнуть наука.
Для чего я и сажусь завтра в Нью-Йорке на «Лаконию».
Воля моя следующая: чтобы во все время этого опыта и в ожидании моего пробуждения, все имущество мое, движимое и недвижимое, принадлежало дочери моей, Деборе Токсон, с единственным условием: сохранить мои коллекции, инструменты и библиотеку в том же виде и без всякой перемены.
Я хочу также, чтобы дочь моя выдавала племяннику моему, Эдгару Пензоне, являющемуся в настоящее время моим лаборантом, в продолжение того же промежутка времени, ежегодное содержание в размере 2000 долларов, которые он получал от меня; если Дебора захочет остаться в девушках, предоставляю ей распоряжаться всем по ее личному усмотрению, если, напротив, онарешится выйти замуж и завести свое семейство, то я заранее шлю ему свое отеческое благословение».
– Готово, – произнес доктор, окончив последнюю j фразу. – Сегодня вечером делегат от шерифа, которого
я позаботился пригласить, придет для подтверждения моей воли в фонографе. Он составит протокол, что будет
делом нескольких минут. И, вынимая часы, прибавил:
– Мы отправляемся завтра в восемь часов утра, а теперь три часа. Тебе, Дебора, до отъезда остается семнадцать часов. Я полагаю, что ты воспользуешься этим временем и приготовишься к путешествию. А что касается Пензоне, то я его сегодня не удерживаю, мы простимся с ним завтра.
– Простите, – сказал молодой человек, – у меня ‹ есть к вам просьба: позвольте мне не провожать вас на
вокзал и не быть дома в день вашего отъезда.
– Как хочешь, – ответил немного удивленный Токсон. – Но почему ты просишь об этом?
– Почему?.. Почему?.. – произнес Эдгар в замешательстве… – Потому, что момент разлуки для меня очень тяжел, и я не желаю причинять себе страдания.
– Я полагал, что ты менее чувствителен. Впрочем, как тебе угодно, – сказал Токсон и вышел, оставив вдвоем дочь, по-прежнему печальную, и Пензоне, который бросал теперь на ящик взоры, выражение которых (удивительное дело!) было очень странно.
