мать, скорее как друг. Возможно, это ощущение происходило оттого, что они с Эллисон обе теперь были матерями, а возможно, оттого, что Эллисон стала увереннее в себе, чем прежде, более искренней и счастливой настолько, чтобы получать наслаждение от общения с другом, которого знала всю свою жизнь. Как бы там ни было, Ленни обнаружила, что может говорить с Эллисон о своем неудавшемся браке, не опасаясь, как прежде, перепугать дочь тем, что вдруг ей, как и матери, не удастся счастливым образом устроить свою супружескую жизнь.
— Я вышла замуж по ошибке, — сказала Ленни, — и по ошибке продолжаю оставаться замужем; потому что принято выходить замуж, потому что я не могла найти лучшего супруга, потому что я была напугана. И потому, что этого очень сильно хотел Феликс.
— Хотел чего?
— Жениться. Заключить со мной брачный союз.
— Не тебя самое, а союз? Он не хотел тебя ради тебя самой?
Ленни чуть заметно усмехнулась:
— Боюсь, он не поймет сути вопроса. Он добивался меня, поскольку я олицетворяла некое представление о стиле, который для него был главным. Он хотел владеть мною, поскольку ему было важно обладать тем, чем восхищались другие мужчины, а мною очень часто восхищались. Он хотел обладать мною еще и потому, что я любила другого, кого он презирал и, как мне кажется, опасался.
— Неужели ты любила другого? Ты никогда не говорила мне об этом. Кто он?
— О, это было так давно. В молодости почти всегда так: любим одних, а заключаем брак с другими. Эллисон, ты расстроишься, если я разведусь с Феликсом?
— Похоже, мое отношение не играет существенной роли, не так ли? В действительности ты уже покинула его; ты едва видишься с ним. Ты сказала ему?
— Нет. Продолжаю оттягивать. Не хочу иметь с ним никаких дел, даже бракоразводных. Хочу развестись, и в то же время не хочу проходить через весь этот процесс; я почти ощущаю себя разведенной, пока не нахожусь рядом с ним… Ох, стыдно, знаю; я не горжусь этим, но кроме того, что придется заниматься этими делами, еще его вспышки ярости…
— Ты прожила с ним так долго. Почему так вдруг? Почему ты больше не хочешь с ним жить? На мой взгляд, он остался таким же, разве глубже погружен в свой бизнес, вот и все.
Ленни боролась с собой, чтобы произнести слова, которые должны быть сказаны. Но не могла произнести их. Не было причин рассказывать Эллисон о Джаде и о том, как с ним поступил Феликс.
— Может быть, я наконец узнала его с той стороны, о которой никогда не догадывалась? Может быть, я разозлилась на себя за то, что столько лет ничего не предпринимала? Знаешь, моя дорогая…
В этот момент маленький Джад попытался отойти от нее, и Ленни взяла его на руки, такого близкого, теплого, пахнущего свежей травой и солнцем. Чувствуя губами шелковистую кожицу ребенка, ей хотелось оплакивать все, что было потеряно.
— Что? — спросила Эллисон.
Ленни поставила Джада на траву, но он недовольно завертел головой — он устал ходить. И, усевшись перед ней на траву, взял деревянную игрушку, торжественно принялся грызть ее.
— В супружестве с людьми что-то происходит, — медленно проговорила Ленни. — Не со всеми, конечно, но очень многие женщины… Спустя некоторое время они начинают глядеть за пределы супружеского круга, в поисках хоть какого-нибудь счастья. Замужество становится своеобразным вынужденным жизненным обстоятельством, как, например, близорукость или глухота, от которых невозможно избавиться, с чем нужно свыкнуться и приспособиться. Это не инвалидность, нет, тем не менее накладывает некоторые ограничения. И многие женщины мирятся с этим. Зная, что то, чем они обладают, далеко не самое лучшее, может статься, вовсе ни на что не годное, но это становится частью их самих; они привыкают и смотрят на происходящее сквозь пальцы; их никогда не учили думать о жизни, которая не включает в себя супружество. А годы проходят мимо. Тут нечем гордиться, но это в значительной степени объясняет поведение моего поколения, думаю, тебя это не касается.
— Но можно же изменить все это? — мягко спросила Эллисон, ощущая новую близость с матерью, которой не было прежде.
— Иногда нет. А иногда некое подобие искры перерастает в пожар, и тогда брак —
— И тогда женщина уходит?
— Как правило.
— Но если искра или иное препятствие возникло между вами, он должен знать об этом, как считаешь? Ты… когда вы вместе… ты…
— Спим вместе? Нет. Я не могу. Конечно, он знает, что что-то не так, что теперь гораздо хуже, чем прежде, но думаю, он также избегает упоминать об этом, опасаясь, как бы разрыв не стал окончательным.
— Бедный папочка, — задумчиво произнесла Эллисон, а Ленни невольно вздрогнула, почувствовав первый укол ревности, который испытывают родители, когда их ребёнок выказывает любовь или симпатию к другому, с которым они разводятся.
— Думаю, он устал, ты согласна? Он просто никогда не умел нас любить так, как нам хотелось, чтобы нас любили.
— Возможно.
Они сидели молча, наблюдая за Джадом, вдыхая свежий, пахнущий морем воздух, такой густой, пьянящий, как вино, после спертого воздуха Бостона и Нью-Йорка.
— Ленни, — позвал Бен, стоя в дверях. Обе женщины одновременно повернулись. Его голос был напряжен, а сам он был чрезвычайно бледен.
— Что случилось? — воскликнула Эллисон. — Что?
— Только что позвонили из полиции. Ночью обворовали твой дом. Они…
— Нет! — воскликнула Эллисон. — Не может быть!
— О Боже, — Ленни закрыла глаза, — ненавижу, ненавижу, ненавижу… — Она посмотрела на Бена. — Им известно, что украдено?
— Картины Роуалтса из библиотеки. Они хотят, чтобы ты приехала и проверила, не пропало ли что-либо еще. Слава Богу, что тебя там не было — это главное. Не важно, что украли, но ты могла пострадать.
— Кто бы ни был вор, он разбирается в искусстве: эти картины — самая большая ценность во всем доме. Но как воры проникли в дом? А сигнализация?
— Никто не знает. В полицию сообщила экономка; когда она приехала утром, сигнализация была включена как обычно, ее проверили, она нормально работала.
— Невероятно, — сказала Ленни, — она срабатывает даже тогда, когда кто-нибудь попытается пройти мимо лестницы.
— Знаю. Ты поедешь в Нью-Йорк?
— Придется.
Она встала, грустно глядя на Эллисон:
— Мы уже пережили подобную неприятность однажды, да?
— Несправедливо! — воскликнула Эллисон. — Ворам следует вести учеты и просматривать их, чтобы знать, кого они уже обворовывали, и выбирать другую жертву. Это так ужасно!
Она расплакалась, глядя на Джада, думая о том, какой он сонный и беспомощный.
— Ворваться в чужой дом…
— Как они проникли внутрь? — спросила. Бена Ленни.
— Полиция не знает. Нет никаких следов взлома.
— Хочешь сказать, у них был ключ?
— Что-то вроде этого.
— Не верю: никто из нас не терял своего ключа, — она вздохнула. — Эллисон, извини, мы так славно с тобой говорили. Постараюсь вернуться завтра.
Однако прошла неделя, прежде чем Ленни вернулась на Кейп-Код. Она проверила все комнаты в доме, десятки ящиков и шкафов; видела, как полиция искала отпечатки пальцев, как осматривали
