Танго в стране карнавала

радостными детьми трущобы, прямо хоть фотографируйся на память, — но тут какая-то девчушка подняла камень и запустила им в одну из женщин с криком:

— Отвали, сука старая!

Женщина ловко увернулась от камня и захихикала, как будто ждала именно такой реакции. У меня отвисла челюсть, Фабио заржал, а девчушка, обменявшись с нами ехидным взглядом, разулыбалась во весь щербатый рот.

Центральная улица так называемого burraco quente — это приблизительно переводится как «горячая дыра»: имеются в виду постоянные вооруженные стычки между полицией и местным населением — оказалась на удивление веселым местом. Старики и старухи играли в карты и пили пиво за деревянными столами под звуки самбы, что доносились из разбитых приемников. Зеленые, голубые и желтые флаги, повешенные между домами, слабо колыхались на ветру, а дети — казалось, их тут сотни — носились взад-вперед, хохоча и дергая веревки воздушных змеев. Я осознала, что здесь все же чуть менее безоблачно, чем в среднестатистической деревеньке, только преодолев самодельную баррикаду, созданную, чтобы не пропускать в фавелу полицейские автомобили, и наткнувшись на вооруженных trafi cant

e

s,[55] подпиравших стенки в обнимку со своими видавшими виды АК-47,[56] а потом на парней, открыто продающих на улице кокаин.

Фавелы Рио-де-Жанейро — укрепленные крепости, защищенные препятствиями из бетонных опор и управляемые в основном наркобандитами. Туда нельзя войти, не отчитавшись перед вооруженными патрулями у входа, несмотря на то что они как будто даже рады визиту туристов, желающих осмотреть их район. Они даже немного позируют, красуются, показывая им килограммы наркотиков в сумках и свои начищенные серебристые стволы.

Маурисио Баррето, отец Фабио, родился в burraco quente. Фабио никогда не видел ни его, ни двух его единокровных братьев, потому что все они погибли молодыми. Теперь они — просто часть статистики, несколько пунктов в данных по среднегодовому числу жертв, убиваемых полицией Рио-де-Жанейро (около 1200 человек). Но в свое время Маурисио был яркой личностью. В семидесятые годы он побывал в Илья-Гранде, островной тюрьме, где белые «политзаключенные», брошенные туда тогдашней военной диктатурой, разрабатывали планы для банды торговцев наркотиками «Команду Вермелью». Дело в том, что вместе с белыми «узниками» туда помещали и чернокожих «преступников» — в надежде, что последние довершат дело, начатое в пыточных камерах безмятежных садов Кампос Сантана.[57]

Однако все вышло по-другому. Вместо того чтобы уничтожать друг друга, две группы объединили усилия и выработали план вооруженной борьбы, опиравшийся на твердую валюту неимущих классов Латинской Америки — на белый порошок. Плевать на кустарное производство и прочую лабуду — вместо этого станем продавать кокс и травку соседским деткам из приличных семей, а на вырученные деньги финансировать свои общины: здравоохранение, образование и… ну конечно — Карнавал!

Ситуация в семидесятые годы для беднейших слоев населения была хуже некуда — переведенный на многие языки мира дневник Каролины Марии де Жезус[58] в шестидесятые стал потрясающим свидетельством, повествующим о жизни в фавелах, из которых нет исхода, о каждодневной борьбе с голодом, болезнями и полицией. Обитатели фавел занимались наркотиками, готовили армию, которая их защищала, и вооружались сами, добывая оружие у коррумпированной и низкооплачиваемой полиции.

Старый как мир трюизм, гласящий, что власть развращает, в этой ситуации перестал отражать истину. Вскоре возникновение жестокой преступной группировки, называемой «Терсейру Команду» («Третья команда») — наряду с некоторыми другими факторами, — вынудило правительство сформировать элитные ВОРЕ. Низкие зарплаты в ВОРЕ, в свою очередь, привели к появлению отрядов частной полиции. Сейчас в Рио-де-Жанейро бушует настоящая городская война, хотя никто не желает этого признавать, — прежде всего по той причине, что признание факта военных действий потребовало бы от правительства выработки какой-то идеологической позиции. Это было бы слишком, даже для среднего класса в Рио, признать, что демократическое правительство ведет войну, причем не под таким благопристойным предлогом, как, например, самооборона, или не таким важным, как защита прав человека, и даже не за нефть — тоже вещь достаточно необходимая, — они просто воюют с бедняками. Черные, бедные и бездомные — вот три исчадия зла в Рио-де-Жанейро.

У Фабио нет фотографии отца, но всякий раз, приходя в burraco quente, он расспрашивает о нем стариков. Иногда находит тех, кто его еще помнит, и они рассказывают всякие истории, а Фабио заталкивает их в свою упрямую память и бережно хранит рядом со старыми карнавальными барабанами и прочим утилем, а потом они нет-нет да сверкнут ослепительно, словно крохотные подлинные алмазы.

В тот день мы начали поиски в баре burraco quente. Мы встретили там двух форменных алкоголиков, которые утверждали, что помнят его. Даже если бы я не была уверена, действительно ли Маурисио приходился Фабио отцом, достаточно было бы посмотреть, как старшина ассоциации местных жителей, явно наделенный незаурядными актерскими способностями, изображает Маурисио Баррето, чтобы отбросить всякие сомнения. У меня на глазах возник другой человек, и он был мне странно, пугающе знаком: вот он сутулится, как бы стесняясь высокого роста, вот, смешливо щурясь, озорно поглядывает на окружающих, вот заразительно хохочет — все это мне было знакомо до мелочей.

После глубокого знакомства с воспоминаниями о Маурисио я предложила продолжить путь наверх, к Вила Мизериа, самой бедной части фавелы. Но Фабио воспротивился и потянул меня вниз, к подножию холма.

— Там дом Картолы, — пояснил он с ободряющей улыбкой.

Может, я и собиралась понять что-то про нищету, но у Фабио относительно меня были другие намерения — добиться, чтобы я поняла самбу. Сам бедный, он меньше, чем я, интересовался бедностью, зато неутомимо отыскивал все новые возможности посвятить каждый свой день изучению самбы и просто удовольствию от встречи с ней.

— У меня сегодня день рождения, — сообщила я однажды, намереваясь отправиться с ним в Ипанему за кайпириньей и пляжным массажем.

— Неужели? Какая же ты счастливица. — Фабио даже отступил на шаг с таким видом, будто не верит своему счастью. — Ведь сегодня еще и праздник — День самбы, на автомобильной стоянке за супермаркетом Вила Изабел. Там заодно и твой день рождения отпразднуем.

Бывшее жилище Картолы, крестного отца самбы, не слишком походило на дом — внешние стены были облицованы коричневой кафельной плиткой, как на кухне, а пристроенные позже второй и третий этажи выглядели шаткими и покосившимися. Так ведь Картола, сообщил мне Фабио, всю жизнь был беден и бедным умер. Это можно было бы понять, если бы, подобно многим великим художникам, жившим до него, он бы получил признание лишь после смерти. Но истина заключается в том, что большую часть своей жизни Картола был настоящей знаменитостью. Он по праву получил титул отца современной самбы, а его красивые печальные песни о неразделенной любви, одиночестве и жизни в фавеле, став уже народными, прочно запечатлеваются в сознании каждого нового поколения бразильцев, получая, как и полагается народным песням, все новые интерпретации.

«Мангейра Эскола да Самба» выглядела нелепо: еще одно здание в советском стиле, воздвигнутое посреди хибар и лачуг. Это явно отдавало политическим очковтирательством, но жители, тем не менее, «облагородили» его, раскрасив стены официальными цветами Мангейры — кричаще-розовым и зеленым, как лайм. Мы бродили по залам, и Фабио указывал на портреты самых знаменитых композиторов байру: Нелсона Кавакинью (того, что остался один в День матери), Карлоса Кашасу (старинный приятель Валдемара Мадругады), Картолу (композитора, написавшего ту самую песню Уинстона о поцелуях- beijos). Ах… призраки моего путешествия. У меня появились призраки!

Несмотря на вооруженных до зубов наркоторговцев и на унизительную, убогую жизнь ее обитателей, Мангейра оказалась весьма и весьма достойным районом. Художники, интеллектуалы и представители политической элиты, как правило, высказываются об этом байру как о краеугольном камне бразильской культуры и, без сомнения, одной из важнейших причин, по которым ежегодно в Рио-де-