непослушна.
– Она любит Дэвида, – сказала я и сама удивилась своим словам.
– Да, любит, – сухо согласился мистер Вольфсон, – так дитя тянется к блестящему ножику, но мы же не даем ему в руки такую опасную игрушку. Ты согласна, не правда ли? Разве можно разрешить Аде, чтобы эта любовь, как ты называешь, получила продолжение? Ты будешь с легким сердцем считать цыганское отродье своим кузеном? Видеть рядом с Адой неотесанного деревенщину, который станет мужем, хозяином ее состояния и ее самой?
– Что вас больше заботит – состояние или она сама?
– То и другое. – Мистер Вольфсон бросил вдруг на меня такой страшный взгляд, что я отпрянула. – Если бы другой человек задал мне подобный вопрос, я бы ударил его. Харриет, Харриет, я мечтал о твоем разумном и участливом сочувствии к моему поступку. Ты должна выказать дух разума, который всегда восхищал меня в тебе. Скажи, что ты согласна со мной.
Взгляд, улыбка, вкрадчивый голос – я чувствовала, что слабею.
– Конечно, я согласна. Она не может выйти за него. Но... любовь...
– Хорошо, пока этого достаточно.
Он взял мои руки в свои. Я позволила ему, потому что была слишком несчастна и подавлена, чтобы сопротивляться. И знала его ответ на мое последнее, чисто женское возражение.
– Любовь. Это большое слово, Харриет. Ты уверена, что понимаешь его значение?
– Нет. Действительно, я никогда...
– Никогда? Я и забыл, как ты юна и неопытна. Харриет, существует много видов любви. Той, которую тебе рисует воображение, просто не существует, разве только в мыслях молоденьких наивных девушек. Ада думает, что влюблена. Ты веришь, что такая любовь продержится хотя бы год в браке с человеком, у которого с ней ничего общего – ни воспитания, ни умения вести себя в обществе, ни знания мира, в котором она выросла?
Голос его стал низким, он странно звучал, как будто я слышала его издалека. Я сидела, нагнув голову, глядя на длинные мускулистые руки, державшие мои, и мое сердце так стучало, что, казалось, должны были вздрагивать рюши на платье.
– Разумеется. Любовь между мужем и женой основана на общности класса и воспитания. Любовь проявляется в браке со временем. Ада не способна на подлинную страсть, Харриет. Она не похожа на тебя.
Господи, помоги мне, подумала я, сидя неподвижно, как будто загипнотизированная его голосом и прикосновением рук. Он все еще держал мои руки в своих, и теперь я вдруг ощутила, как оп незаметно, мягко, но настойчиво притягивает меня к себе. Я была безвольна, как глупая тряпичная кукла, и чувствовала, как поддаюсь. Теперь я клонилась к нему, меня удерживали только его руки, и ощущала в себе ужасный огненный поток... Голос продолжал обволакивать, убаюкивать... И вдруг последняя фраза дошла до моих ушей, она сразу вернула меня в реальный мир: «После того, как она проведет с ним ночь или две...» На мой затуманенный мозг эти слова подействовали как ледяной душ. Сразу вернулась ясность сознания, и мир предстал таким, каким был на самом деле, магия его гипнотического, лениво растягивающего слова голоса была разрушена. Я как будто вернулась издалека и поняла, что пытаюсь высвободить руки, которые оп не хотел выпускать.
– С ним? – Голос мой вдруг перешел на крик. – Где? И с кем?!
– Конечно же не с грумом. – Оп смотрел на меня пронзительно.
– С вашим сыном... Фрэнсисом... Вы что, с ума сошли, придумав такое?
– Следите за вашей речью, моя дорогая.
– Хотелось бы мне знать другие слова, чтобы выплеснуть вам в лицо и сказать, насколько низко вы поступаете. Да это убьет ее! Она только дитя, она ничего не знает...
– Она думает, что знает достаточно, чтобы мечтать об объятиях конюха. Уж объятия моего сына явно предпочтительнее этого. Черт тебя возьми, Харриет, перестанешь ты драться со мной? Ты только сделаешь себе больно. Совсем не в моих планах погубить эту девицу. Отнюдь нет. Несколько дней и ночей с моим послушным отпрыском – и она будет рада вступить в респектабельный брак. Они составят очаровательную пару, ты не думаешь? И весь огромный мир сплетников так и не узнает, что они опередили брачную ночь на несколько дней.
Он действительно искренне хотел этого. Он действовал и думал как негодяй, совершенно не считая себя таковым, и я не могла бороться с этим злом с помощью ответного зла. Кажется, я кричала и рыдала, потому что позже увидела на своем лице полосы от слез. Но я не ощущала ничего – ни слез, ни боли в запястьях, когда вырывалась из его железных пальцев. Я чувствовала, что меня пододвигают ближе, вместе с моим стулом. Я сползла на пол и так и осталась стоять на коленях у его ног, тогда захват перешел выше, с запястий на предплечья, он прижал их к своим ногам одной рукой, а вторую поднял и с силой хлестнул меня по лицу два раза.
– Вот так, хорошо, – спокойно произнес он. И правда, меня отрезвили пощечины, мой непрерывный крик сразу оборвался. – Это основное средство против истерики. Я о тебе был лучшего мнения, Харриет. Но должен признать, что твой дух сопротивления мне ближе, чем хныканье Ады. Ты успокоилась или повторить дозу лекарства?
Я тряхнула головой, отводя с лица упавшие локоны.
– Дайте мне встать!
– Нет, нет, еще нет. Боюсь, ты набросишься на меня.
– Если бы я могла...
– Ты можешь, разумеется. Но ты не забыла про моих маленьких питомцев, Харриет?
– Нет. Я их не боюсь.
Он засмеялся приглушенным отрывистым смехом, трудно было назвать смехом эти звуки, странные звуки, так непохожие на его обычный смех. Я никогда не слышала ничего подобного и молюсь, чтобы не услышать их снова, потому что теперь знаю, что они означают. Даже тогда, в том состоянии, я сразу почувствовала, как нечто страшное, полное опасности вошло в комнату, прежде такую мирную. Я взглянула на его лицо и увидела лицо Волка. Губы растянулись к ушам в пародии человеческой улыбки, длинные белые зубы стали удлиняться и заостряться. Цвет глаз вылинял, они были пустыми и бесцветными. Значит, правы старые женщины, рассказывающие об оборотне. Но их бедное воображение рисует просто безвредную сказочку по сравнению с реальностью, потому что они не видели зверя так, как увидела я. Я не делала попытки сопротивляться, когда эти ненормально удлинившиеся руки от расширившихся, преобразившихся плеч подняли меня как ребенка и заключили в свои объятия.
Очевидно, мне было больно, но я почти не чувствовала ни силы рук, державших меня как в капкане, ни каменной твердости плеча, к которому прижимался мой затылок. Если бы он знал, что не было причин к принуждению, – даже если бы он убрал руки, я все равно осталась бы сидеть на его коленях, глядя как безумная в гипнотическом трансе на его лицо. Я видела, как его черты задрожали, как будто в нем шла внутренняя борьба. Я пыталась закрыть глаза, чтобы не видеть эти непрерывно меняющиеся очертания, но они приближались, ближе, ближе, и вот его лицо заполнило собой все.
Не знаю, как долго это продолжалось, сколько пройдет времени, когда я смогу забыть это объятие, которое сейчас помню каждым нервом своего тела. Но самое худшее... Я должна написать об этом! Я должна смотреть правде в глаза, чтобы бороться с ней. Худшим было то, что, когда одна часть меня плакала, кричала от немого душераздирающего протеста против этого объятия, другая... Этот конфликт внутри меня самой потрясал больше всего – отвращение и сопротивление боролись с моими собственными низменными инстинктами.
– Харриет, – произнес он хрипло, когда его губы оторвались от моих, – ты всегда удивляла меня, моя дорогая. Вероятно, это твоя итальянская кровь говорит в тебе? Если бы я не знал слишком хорошо методы воспитания твоей бабушки, я мог бы подумать, что это не первый твой опыт... Какая жалость, что не ты наследница, мы решили бы мою проблему без всей этой суеты. И я не позволил бы моим ничтожным сыновьям замещать меня, будь уверена.
Он снова нагнул голову ко мне, но я отвернулась, так что его губы только скользнули по моей щеке. Его объятия теперь ослабли, он держал меня одной рукой, а другой гладил волосы, шею и лицо. Вероятно, оскорбительная уверенность этих прикосновений пробудила меня к жизни, выведя из гипнотического сна. Я
