гадая, узнают ли они сами этот дом осенью, когда фильм «Бриллианты в росе» появится на экране телевизора.
– Понятия не имею, – ответила Стефани. – И вообще, хоть я следила за съемками, все равно даже приблизительно не могу себе представить содержание фильма. То, что я видела, – сплошной сумбур, который невозможно связать во что-то целое.
– Когда будут показывать фильм, устроим вечеринку, – добавил Джордан. – Может, общими усилиями удастся понять, что к чему.
Аманда готова была сразу же отказаться от приглашения. Она прекрасно понимала, что не выдержит никакой вечеринки. Более того, она сомневалась, сможет ли высидеть весь фильм до конца или хотя бы любоваться видами Спрингхилла и дома Стефани без того, чтобы не утонуть в воспоминаниях о кратких мгновениях счастья, украденных у лета.
Кэти тянула ее к лестнице.
– Дальше я тебе все покажу. Мою комнату тоже снимали, а вот комнату Зака – нет. Слишком много игрушек. – Она скорчила рожицу. – Папа говорит, что иначе как экскаватором их бы не выгребли.
– Не думаю, чтобы Мэнди интересовали такие подробности, – вмешалась Стефани.
– О! – Кэти поразмыслила над этим замечанием. – Ну ладно. Можно, я сегодня поеду к тебе и останусь на ночь, Мэнди? Ты меня этим летом ни разу у себя не оставляла.
Не мать ли подсказала ей напроситься в гости? Неужели Стефани и вправду боится оставлять ее одну?
– Я не думаю, чтобы… – начала было Стефани.
– Да, конечно, – отозвалась Аманда. Перехватив вопросительный взгляд Стефани, она тихонько добавила: – Жизнь продолжается, Стеф. Не могу же я просто сидеть и ждать того, что никогда не случится.
Стефани кивнула.
– Я понимаю.
– Возможно, я даже подумаю о перемене обстановки, – сказала Аманда скорее для себя самой.
– То есть уйдешь из гостиницы?
– Уеду из Спрингхилла. – Она всерьез не думала о таком, но слова, единожды сказанные, начали жить своей жизнью. – Пожалуй, это и так уже запоздалое решение. Ведь в Спрингхилл я вернулась на время, потому что отец болел, и пошла на это очень неохотно. Я не жалею, нет, конечно. Нам все-таки удалось преодолеть наши разногласия перед его смертью.
– Неужели он извинился?
– По-своему, я бы сказала. Он ведь был несовременным, болезненно консервативным и старомодным, но не жестоким по большому счету. – Она с трудом проглотила застрявший в горле комок. Не так-то просто тревожить воспоминаниями ушедших из жизни. – И я даже рада, что осталась потом в городе. Мне по крайней мере посчастливилось узнать Ники.
И Чейза, конечно, хоть ей и недостало сил произнести его имя. Одно дело – что Стефани знает о Ники; совсем иное – обнажить свое сердце и открыть ту безнадежную любовь, которую она испытывает к Чейзу.
И все равно – даже этому недолгому, проведенному рядом с ним времени она была рада, хотя именно в этот миг сердце у нее изнывало от тупой ноющей боли. Позже боль утихнет – уж кому, как не ей, знать об этом! А когда самые тяжкие страдания уйдут в прошлое, у нее по-прежнему, как драгоценный подарок, сохранятся воспоминания об одной-единственной ночи с ним – той самой ночи, когда она была уверена, что небезразлична ему, что он пусть совсем немножко, но любил ее.
Джордан Кендалл сидел так тихо, что Аманда едва не забыла о его присутствии.
– Если решишься на перемены, – сказал он, дай мне знать. Я мог бы предложить тебе место в своей фирме. А если в самом деле хочешь уехать из Спрингхилла… у меня масса знакомств, и кому-нибудь наверняка требуется сотрудница с богатым опытом общения с людьми.
Аманда кивнула.
– Спасибо, Джордан. – Ей стало легче при мысли о том, что у нее есть выбор.
Ну а пока она все равно ничего не может сделать. Нельзя же вот так просто взять и уйти с работы – нужно хотя бы заранее известить владельцев гостиницы. Придется остаться, пока не схлынет основная волна, пока не закончатся съемки…
Пока не уедут Чейз и Ники.
Следующие четыре дня Аманда время от времени видела Чейза, но ни разу не сталкивалась с ним лицом к лицу. Это было не так-то легко в небольшой гостинице, где все пути пересекаются в вестибюле; и можно было сделать лишь один вывод: Чейз так же старательно избегал ее, как и она его.
Ники она видела только мельком, в основном из окна своей гостиной, по утрам, когда отец отводил его в садик. Она твердила себе, что не должна следить за ними, но ничего не могла с собой поделать; у нее вошло в привычку каждое утро пить кофе на своей крошечной террасе, дожидаясь, пока они не выйдут из гостиницы. Случалось, она пропускала этот момент, и тогда кофе долго стыл в ее чашке, пока она не понимала, что ожидание бесполезно. Разумеется, у нее нашлась отличная причина для подобных бдений – просто она соблюдает осторожность, чтобы как-нибудь утром не натолкнуться на Ники. Для всех троих будет лучше, если такого не произойдет, поэтому она терпеливо ждала, когда малыш уйдет в садик, чтобы лишь потом выйти из своей квартиры.
По правде же говоря, ее страшила сама мысль увидеть в глазах Ники безразличие при встрече с ним когда-нибудь в холле.
Когда она смотрела, как он перебирает ножками рядом с Чейзом, волоча за собой плюшевого зайца, ей казалось, что у него усталый, невеселый вид. Конечно, она не могла сказать наверняка – ведь она видела его издалека и со спины, но он иногда так понуро опускал головку… Разумеется, тому могло быть сколько угодно причин, каждую из которых ее воображение еще и приукрашивало.
А кроме того, разумеется, были скандалы.
Аманда не слышала истерик Ники собственными ушами, но до нее доходили рассказы горничных, коридорного Джона, даже Кэти Кендалл, которая ей однажды описала в лицах, как Ники полдня рыдал в садике, рыдал до тех пор, пока не охрип окончательно и не уснул, совершенно измученный слезами.
Аманда убеждала себя, что ее вины тут нет, каким бы бурным ни было поведение Ники. Не она спровоцировала такой протест, она не обещала Ники всегда быть с ним рядом. Впрочем, если уж говорить со всей жестокой откровенностью, то у нее вообще не было причин считать, будто его капризы как-то связаны с ней; в конце концов, он точно так же вел себя и до ее вмешательства в его жизнь.
Но она быстро осознала: у чувства вины нет ни малейшей логики, и от ее и без того истерзанного сердца всякий раз словно отрезали еще один кусочек, когда она слышала рассказ об очередной вспышке Ники. Господи, если бы она не боялась ухудшить ситуацию…
На самом деле Аманде не следовало бы отдавать столько времени и сил раздумьям о Ники, потому что работы было невпроворот. На редкость прохладное лето уступило место жаре, обычной для Айовы, а от кондиционеров, похоже, было мало толку, хоть они и работали на полную мощь. Духота сказывалась и на людях, не меньше, чем на технике. Клиенты скандалили с горничными и вздорили друг с другом, а Джессамин Арден – та вообще рычала на всех подряд.
– Вчера она мне заявила, что работа для нее – просто рай земной по сравнению с пребыванием в ее личной сауне, именуемой «люксом», – однажды утром сказала Трисия Аманде и швырнула через всю стойку стопку корреспонденции. – Знаешь, как она умеет – всадить нож в спину, а потом еще и повернуть его? – Трисия искоса взглянула на Аманду. – Кроме того, она ввернула, что проводит массу времени с Чейзом не только на съемках, но и после них.
Аманда ее не слышала. Она оцепенела, уставившись на верхний конверт в стопке писем – девственно- белый, с дотошно выписанным крупными печатными буквами обратным адресом: БАКСТЕР И БЕЙН, АДВОКАТСКАЯ ПРАКТИКА…
Для нее это был словно голос из могилы. Прошло больше года с тех пор, как она присутствовала на похоронах Лютера Бейна, но его фирма, разумеется, по-прежнему существовала. Туда-то, в фирму, организовавшую усыновление Ники, и должен был бы обратиться Чейз, если бы захотел решить кое-какие
