– Ты вот это видела?
– Ну видела, – с вызовом ответила Асеева. – А что я могла сделать? Алиджан Абдуллаевич сказал: «Ставим Пепиту!»
– А текст тоже он писал?
– …
– А заголовок?
– Внутри мой, – поникла Асеева, – а на первой его.
– И как ты теперь будешь Пепите в глаза смотреть? Она ж к тебе как к человеку. Ко всем нам… Единственная, наверное, во всей тусовке, кто вот так, а ты…
Уля метнула на Булкина полный ненависти взгляд:
– И ты еще МЕНЯ совестишь?! Прикидываешься, что не помнишь, как Пепита тебя на себе тащила и как ты ей все платье обрыгал?
Последнее было неправдой, но Уле требовалось немедленно усугубить вину Булкина, чтоб он тут не выпендривался и не строил из себя святошу.
– А чего ты меня-то не предупредила? – поднял на Асееву глаза Тюрин.
– А когда б я успела, если ты сразу пить и жрать ломанулся?! Ты ж на всякие мероприятия только за этим ходишь, а снимаешь так, между делом!
Тюрин упрека будто и не слышал:
– Ну а потом, когда по домам ехали, почему ничего не сказала? Я бы прямо в машине с флешки этот кадр удалил.
– Да забыла я, забыла! Устала как собака, спать хотела…
– Ну ты хоть Пепите-то позвонила? Сказала, что ее уродская фотка в номере идет, на первой полосе?
– Я хотела, но она недоступна была, – соврала Уля.
Булкин понял, что она врет, но изобличать не стал:
– А сегодня утром?
– Да она спит еще. Чего будить-то? – В голосе Асеевой послышались заискивающие нотки.
Булкин резко поднялся с дивана:
– Тогда я ей сам позвоню. Давай номер!
– Сейчас, – обрадовалась Уля. – Он у нее простой.
Робик вбил продиктованные Асеевой цифры в телефон и, окинув ее с ног до головы презрительным взглядом, вышел из отдела.
На планерку он не явился, хотя как заместитель начальника фотоотдела (начальник Сеня Плотников догуливал отпуск) обязан был присутствовать. Пять минут Габаритов допытывался, где Булкин, народ вертел головами и уверял, что утром его видели, а куда потом делся, неизвестно. Уля молчала. На душе у нее было муторно. Кое-как дождавшись окончания планерки, она побежала в фотоотдел. Булкин сидел за своим столом и что-то писал на стандартном листе бумаги. Уля подошла ближе и заглянула ему через плечо. Робик писал заявление об уходе: «Прошу уволить меня по собственному желанию, потому что устал чуствовать себя сволочью и подонком…»
– Чувствовать пишется через «в», – машинально отметила Уля. И вдруг завыла, как деревенская баба на похоронах: – Робик, миленький, не ухо-о-оди-и!
– Асеева, ты чего, с ума сошла? – ошалел Булкин. – Ты чего голосишь-то?
Уля насупилась и попыталась вырвать из рук Булкина листок.
– Не дури, – попросил Робик. – Ты же знаешь, если я что решил…
– Ну ты подумай еще, хотя бы до вечера! – взмолилась Уля. – Если прямо сейчас ему отнесешь, он же подпишет. Уговаривать не будет, а ты потом пожалеешь.
– Не пожалею, – отрезал Робик и уже мягче добавил: – Давай, Улька, и ты сваливай отсюда, пока не поздно… Пока он тебя совсем не сломал.
Больше Асеева Булкина не видела. Ближе к обеду она узнала, что уволился и Тюрин. Об этом ее оповестила Дуговская. Влетела в Улин кабинет и с порога выпалила:
– Слушай, Асеева, ты не знаешь, что случилось? Из-за чего весь фотоотдел поувольнялся?
– Почему весь? Только Булкин…
– Ага! А еще Тюрин, и Надька Полетова писать заявление собирается…
– А она-то с чего?
– А с чего Булкин и Тюрин, ты, значит, знаешь? Рассказывай…
– Иди ты, Дуговская…
– Нет, правда, расскажи, – ничуть не обиделась Римма. – Ты пойми: мы теперь с тобой обе в пострадавших. С кем на задания-то выезжать? С этими сопляками, что ли? Да они от страха обосрутся, если им кто-нибудь камеру или морду разбить пригрозит. А трахать за то, что нормальных снимков к материалам нет, Габаритов нас с тобой будет…
