— А почему бы не устроить засаду японской колонне здесь? — спросил он.
Линь улыбнулся:
— О нет, их слишком мною.
— Но, — возразил Дэмон, тщательно подбирая слова, — уничтожение сил противника на поле боя — это самый верный путь к победе в войне.
— Клаузевиц, — сказал Линь, и его брови метнулись вверх и вниз. — Да, это один из путей, очень хороший путь. Я бы хотел, чтобы мы могли воспользоваться им. Однако в этом конкретном случае гораздо важнее заполучать медикаменты. Вы не представляете, как сильно мы нуждаемся в них.
Дэмон ничего не сказал в ответ; продвигаясь в течение шести недель через лагеря и временные госпитали, через разрушенные деревни и города, он получил хорошее представление об этой нужде. Он еще раз показал на карту.
— А что, если японская колонна прибудет раньше, чем вы рассчитываете?
— Тогда рейд будет отменен.
— А что, если гарнизон в Удае окажется большим, чем вы думаете?
— Это тоже маловероятно.
— Ну, а если сообщивший вам это крестьянин ошибся? Линь пожал плечами.
— К нам пришел бы кто-нибудь еще и принес бы другое донесение. Но никто не пришел. — Он помолчал немного. — Народ — это наши глаза и уши, Цань Цзань. Эта наша разведка, наши интенданты, наша служба связи, медицинская служба. А в некоторых случаях народ становится даже нашей мобильной резервной силой.
— Тогда они должны бегать как черти, — пробормотал Дэмон по-английски. Линь не знал английского, но, видимо, интуитивно понял реплику, потому что он неожиданно улыбнулся и его брови дважды метнулись вверх и вниз.
— Нуг а что, если капитану Фэну не удастся увлечь за собой японцев? — настойчиво продолжал Дэмон.
— Тогда вся операция будет отменена. Мы атакуем только тогда, когда уверены в своем превосходстве. — С некоторой паузой он добавил: — Никогда не начинай бой, который можешь проиграть, Цань Цзань. Такова партизанская война.
— А если, начав бой, увидишь, что начинаешь проигрывать, полковник?
— В таком случае мы рассредоточиваемся.
— Рассредоточиваетесь?
Линь растопырил свои топкие, костлявые пальцы,
— Прекращаем бой и рассеиваемся. Нас как будто и не было. Потом мы собираемся в Тэнши. Так предусмотрено планом. Имеется подробный план отступления, в котором заранее учтены все альтернативные возможности. Это наиболее — важная часть плана.
«Самый безумный метод ведения войны, — подумал Дэмон, — дурацкая стратегия. И тем не менее у них кое-что получается…» Он снова ткнул пальцем в карту.
— А что, если у этой японской колонны есть кавалерия, которая подоспеет сюда еще до того, как вы закончите операцию?
— И в этом случае мы прекращаем бой и рассеиваемся.
— Понятно. — Несколько секунд Дэмон наблюдал за собеседником молча. — Но предположим, просто предположим, что командир японского гарнизона — очень и очень умный человек. Предположим, что японцы действительно начнут преследовать отряд капитана Фэна. Но что, если командиру японского подразделения будет приказано преследовать ваш отряд только до определенного места, скажем, вот до этой дороги, а потом повернуть и быстро возвратиться? Как раз к тому моменту, когда вы начнете атаку?
— Это был бы очень умный, очень прозорливый приказ, — медленно сказал Линь.
— И что, если к тому же приближающаяся из Чжансяня японская колонна введет в заблуждение всех наших разведчиков и лазутчиков и прибудет сюда в то же время?
На лице Линя появилось выражение мрачной решимости.
— Тогда мы умрем как солдаты, но постараемся причинить врагу максимальный урон. — Его взгляд упал на того молодого солдата, который все еще старательно выводил патроном различные буквы и слова на земляном полу пещеры. — Поймите, Цань Цзань. Наша тактика — это тактика слабых. У японцев есть и артиллерия, и самолеты, и тапки, и неисчерпаемые боеприпасы. А у нас нет ничего, кроме устаревшего легкого оружия и собственных ног, да еще народа. — В его глазах засветились лукавые искорки. — Но в конечном итоге то, чем располагаем мы, имеет решающее значение. Вы, конечно, читали «Войну и мир»? — Дэмон кивнул. — Помните тот момент, когда Кутузов узнал, что французы продолжают наступать на Москву? Помните, как он упал на колени и начал благодарить бога? Вот это как раз и есть наша тактика, — подчеркнул он на мелодичном французском языке. — Пусть они наступают, и чем больше их, тем лучше. Пусть погружаются все глубже и глубже в спокойный темный океан Шаньси, Хунаня, Хэбэя. Настанет время, их захлестнет волна и они не смогут дышать… А мы можем дышать в этой волне, Цань Цзань. Народ — это наша надежда, наша опора, океанская волна, в которой мы, партизаны, плаваем, но пришельцы в ней захлебываются.
Вошел солдат и что-то быстро сказал Линю. Тот молча кивнул ему и повернулся к Дэмону.
— Теперь нам надо ждать. — Он с необыкновенной осторожностью начал складывать потрепанную карту, потом, прислонившись к стене спиной и обхватив колени руками, улыбнулся, вздохнул и продолжал: — Самое трудное — это ждать… А неплохо бы погреться, если бы огонек был, правда?
— Да, неплохо, — согласился Дэмон.
Неплохо! Это было бы просто божественно! Он перевел взгляд на находившихся в пещере солдат: двое из них дремали, несколько человек чистили свое оружие, некоторые тихо разговаривали о чем-то; кое-кто ответил ему тем ясным, любознательным взглядом, который Дэмон уже привык видеть у китайцев. Он не замечал в них ни уныния, ни упадка духа, не говоря уже о какой-нибудь форме неповиновения. Дэмона одолевала неподдающаяся воле дрожь, и, чтобы избавиться от нее, он расслабил мышцы, покрутил плечами, потер руки, шею. Что касается предстоящего боя, то у него возникло дурное предчувствие: операция казалась ему ненужной, рискованной, полной просчетов и нелепостей, построенной на наивных хитростях. В деревне, которую они собирались атаковать, находится подразделение отлично вооруженных солдат, воинская часть хорошо дисциплинированной, стойкой, с высоким наступательным духом армии, которая никогда не терпела поражений и которая имела возможность направить свои силы в любой район этой обширной, но безлюдной и разоренной страны. Когда генерал Кун Чжуньшо в Чжандэ спросил его, что именно Дэмон хотел бы увидеть, он, не задумываясь, ответил, что хочет по возможности с самых непосредственных позиций наблюдать действия партизан, особенно стремительные броски и атаки высокоподвижных отрядов. Однако теперь, через шесть педель после четырехсотмильного путешествия, он стал куда менее прытким. Ему уже не двадцать два, а тридцать девять; он устал, был голоден, еще не совсем оправился от приступа дизентерии и, что хуже всего, жестоко страдал от холода, который, казалось, с каждым днем подбирается все ближе и ближе к самому сердцу, ослабляя его волю и ясность мышления.
Линь Цзохань смотрел на него спокойным, приветливым взглядом. Чтобы скрыть свое раздражение, Дэмон спросил:
— А как, полковник, вам удалось так хорошо выучить французский?
Линь широко улыбнулся:
— Да еще живя с такими малограмотными крестьянами, да?
Дэмон ответил улыбкой и добавил:
— Я сам сын фермера, полковник, и мне, конечно, это кажется необычным.
Линь опять рассмеялся.
— О да, это необычно, очень необычно! — Он откинулся назад и закрыл глаза. — Нет, я ведь из привилегированных. Из тех, кто пользовался благами, кто рожден господствовать. — Его широкие подвижные губы слегка искривились. — У меня было десятка два горничных, частных учителей, наставников, и я получил прекрасное образование. Мой отец был состоятельным и жестоким человеком. Да, да. — Линь покачал головой. Дэмону показалось, что полковник засыпает. — Состоятельный и жестокий. А я, пожалуй,
