наиболее комфортно чувствует себя в параллельном положении. Доставьте же ему, пожалуйста, это удовольствие! Извините, может быть, это звучит несколько странно, но тот, кто подобно мне всю свою жизнь общался с предметами старины, хоть немного, а знаком с их привычками и сразу чувствует тайные склонности и благоприобретенную с годами ипохондрию этих убежденных холостяков и старых дев. Наш брат, антиквар, знает, что лучше им не перечить, и всегда идет навстречу их маленьким причудам.
Вы, конечно, спросите, как же они жили раньше, ведь ни ваша прежняя, ни тем более сегодняшняя Россия особой душевной деликатностью не отличается. Само собой разумеется, так надругаться над своим отечеством могли только те, кто начисто лишён каких-либо духовных ценностей. Однако о старых произведениях искусства, рожденных в России, этого не скажешь, они тонки и чувствительны.
Кстати, известно ли вам, что упомянутый мною китайский орнамент в виде волны, бегущей вдоль крышки ковчежца, является древним таоистским символом бесконечности, в известных случаях он может означать и вечность? Впрочем, все это так, ерунда.
Я скомкал записку и швырнул её в корзину для бумаг. Этого ещё не хватало, «подарок» умирающего барона Строганова начинает показывать характер. Разыскав компас — а это стоило немалых усилий, — я, предчувствуя недоброе, тщательно устанавливаю направление меридиана: ну разумеется, мой письменный стол стоит поперек. Спрашивается, почему моя почтенная мебель, несмотря на преклонный, прямо-таки музейный возраст, ещё ни разу не осмеливалась претендовать на параллельность меридиану, мотивируя это своим подорванным здоровьем!
До чего, в сущности, самоуверенно всё, что идёт с Востока!.. Итак, я, гостеприимный хозяин, расположил тульский ковчежец по меридиану…
И есть же ещё идиоты — я, например, — которые утверждают, что человек — господин своих желаний! Что же в результате дала эта моя благодушная уступчивость? Все, что стояло и лежало на письменном столе, он сам, кабинет со всем его привычным, устоявшимся порядком, — всё-всё мне кажется теперь каким-то косым. Конечно, тон в этом доме задаю отныне не я, а многоуважаемый меридиан! Или тульский ларец. Всё стоит, лежит, висит косо, криво, неправильно по отношению к проклятому завоевателю из Азии! Сидя за письменным столом, я смотрю в окно — и что я вижу?.. Вся улица расположена — «наперекосяк».
Нет, так дальше не пойдёт, беспорядок действует мне на нервы. Либо этот басурман исчезнет с моего письменного стола, либо… Боже! Но не могу же я переставлять всю обстановку в комнате, потакая какой-то безделушке с её меридианом!
Сижу, тупо взирая на серебряного кобольда, и вдруг… Клянусь колодцем Святого Патрика, как же так: ковчежец «ориентирован», у него есть свой «полюс», а мой письменный стол, кабинет, всё моё существование беспорядочно разбросано, никакого осмысленного направления оно не имеет, и до сегодняшнего дня я даже не задумывался над этим! Однако это уже какая-то умственная пытка!
Необходима серьезная, стратегическая перегруппировка всей обстановки кабинета — мысль эта с такой настойчивостью буравит мой череп, что я уже готов на капитуляцию, только — не сейчас… Я судорожно хватаюсь за бумаги Джона Роджера и извлекаю один-единственный листок; заголовок, выведенный строгим почерком моего кузена, гласит:
Стоп! Тут только до меня доходит, что всего лишь несколько минут назад с моих губ слетели именно эти слова. Что за колодец? А ведь я, кажется, даже поклялся этой до сего дня совершенно неизвестной мне клятвой! Понятия не имею, откуда она взялась! Хотя!.. Какой-то проблеск: это… это… я поспешно листаю лежащий передо мною дневник Джона Ди… Вот оно:
«Джон… заклинаю колодцем Святого Патрика, приди в себя! Если тебе ещё дорога моя дружба, ты должен стать лучше — должен воскреснуть в духе!» — обращается новоиспеченный магистр к своему двойнику… «Заклинаю колодцем Святого Патрика, приди в себя!»
Странно. Больше чем странно. Что же я — отражение Джона Ди? Или своё собственное, и смотрю я на себя из собственной неприкаянности, скверны и пьяного забытья? А разве это не опьянение, если… если комната стоит — не по меридиану?! Что за сумасбродные грёзы средь бела дня! Или запах тлена, исходящий от бумаг моего кузена, вскружил мне голову?
Но что там с колодцем Святого Патрика? Я начинаю читать запись Джона Роджера — конспект какой-то древней легенды.
Перед тем как покинуть Шотландию и вернуться в Эрин[22], Святой епископ Патрик взошёл на некую гору, дабы предаться там посту и молитве. Бросив взор свой окрест, он увидел, что местность кишит змеями и другими ядовитыми гадами. И воздел он посох свой кривой и пригрозил им, и отступили порождения сатаны, шипя и истекая ядом. Засим явились к нему люди и насмехались над ним. Увидев, что обращается к глухим, попросил он Бога явить чрез него знамение, дабы убоялись неверующие; и стукнул он посохом своим в скалу, на которой стоял. И разверзлась в скале той дыра, колодцу подобная, извергая наружу дым и пламя. И открылась бездна до самого нутра земного» и слышен стал скрежет зубовный и проклятия — осанна осужденных на вечные муки. И убоялись неверные, видевшие сие, ибо признали, что разверз пред ними Св. Патрик врата преисподней.
И сказал Св. Патрик: вошедшему туда никакого иного покаяния уже не понадобится и, что есть в нём от самородного золота, все переплавит геенна огненная с восхода до восхода. И многие сошли туда, да немногие вышли. Ибо пламя Судьбы облагораживает либо испепеляет: каждому по природе его. Таков колодец Св. Патрика, здесь всяк испытать себя может, ещё при жизни пройдя крещение адом…
В народе и поныне живо предание, что колодец всё ещё открыт, вот только видеть его может единственно тот, кто рожден для этого — сын ведьмы или шлюхи, появившийся на свет первого мая. А когда темный диск новолуния повисает прямо над колодцем, тогда проклятья осужденных из нутра земного восходят к нему, подобно страстной молитве, извращенной дьяволом, и падают вниз каплями росы, которые, едва коснувшись земли, тут же превращаются в чёрных призрачных кошек.
Меридиан, шепчу я, орнамент в виде волны! Китайский символ вечности! Беспорядок в кабинете! Колодец Св. Патрика! Предостережение моего предка, Джона Ди, зеркальному двойнику, «если тебе ещё дорога моя дружба…»! И «многие сошли туда, да немногие вышли»: Чёрные призрачные кошки! Все эти разрозненные, по тревоженные обрывки мыслей сбились в стаю, которая бешеным умопомрачительным вихрем закружилась в моём мозгу. И вдруг в этом смерче проблеск — короткий, болезненный, как солнечный луч из-за рваных зловещих туч. Но стоило мне только сконцентрировать сознание на этом сигнале, как на меня нашло странное оцепенение, и я вынужден был смириться…
Итак, да, да, да! Если так надо, Бог свидетель, утром я кабинет «расположу по меридиану», лишь бы обрести наконец покой. Ох и разгром будет в квартире! Проклятый тульский ящик! Навязался на мою голову!
Снова запускаю руку в своё наследство: тонкая книжица в сафьяновом переплете ядовито-зелёного цвета. Переплет гораздо более поздний, конец семнадцатого века. Характерные детали почерка соответствуют дневниковым, — итак, рука Джона Ди. Книжечка изрядно попорчена огнём, часть записей утрачена полностью.
На форзаце обнаруживаю надпись, сделанную незнакомым бисерным почерком:
Сожги, если заметишь, что Исаис Чёрная подглядывает в щель ущербной Луны. Заклинаю спасением твоей души, сожги!
Должно быть, весь ужас этого предостережения поздний неизвестный (!) владелец рукописи испытал на себе. Вот откуда следы огня… Но кто же, кто в таком случае выхватил рукопись из пламени и не дал сгореть дотла? Кто он, тот, кому она жгла пальцы, когда «Исаис Чёрная» следила за ним сквозь «щель ущербной Луны»?
Ни указаний, ни знаков — ничего.
Одно ясно, предостережение написано не Джоном Ди. Должно быть, кто-то из наследников оставил его, обжегшись сам.
Надпись на зелёном сафьяновом переплёте не разборчива, но тут же подклеена справка Джона Роджера:
