ЖЕНЬКА
И хотите верьте, хотите — нет, на следующее утро я окончательно влюбилась в несуразную деревню Караул!
Вероятно, отчасти виновата была погода. Солнце прямо с утра засияло так, что спать было просто невозможно, учитывая, что занавесок у Андрея на окнах не было. Я скатилась с кровати, распахнула створки окна и рассмеялась — настолько хорошее у меня было настроение.
Правда, продолжалось это недолго. Вплоть до звонка Вадика.
Услышав его блеющий голосок, я с отвращением скривилась, уселась на подоконник и стала корчить гнусные рожи воронам, представляя, что корчу их Вадику. Я высовывала язык и скашивала глаза к переносице. Я выворачивала губы «как у негра» и закатывала глаза так, чтобы оставались одни белки. Я исполнила «пьяную пчелку» и «девочку-дауна» — одним словом мимическая зарядка получилась отличная. В смысл того, что говорил мой босс, я, честно говоря, не особо вслушивалась, а зря. Закончила я разговор фразой «Очень рада была вас слышать, Вадим Альбертыч», одновременно сделав вид, что меня тошнит…
Бабка Коростелева была наипервейшей в Карауле сплетницей. Однако, чтобы поддерживать это реноме, требовалось быть в курсе всего происходящего. О том, что к «коровьему дохтуру» приехала молодая баба и живет в его доме, Коростелиха знала еще с воскресенья, когда пришла возвращать Зойке Семушкиной ее кота-крысоеда. Потом добрые люди рассказали, что городскую полюбовницу — ну а кто ж она еще? — доктора вроде бы насмерть затоптали степановские коровы, а еще потом бабка не выдержала и пошла в разведку лично.
Чтобы доктор чего не заподозрил и не всыпал ей — а заподозрить было чего, потому как именно Коростелиха напустила вчера Тоньку-Оглоблю на приезжую кралю, — бабка изловила в огороде своего петуха Мефодия, зажала его под мышкой и надрала из него перьев. Петух возмущенно орал и вырывался, но Коростелиха была из породы «тощих, но жилистых» и на крики Мефодия не реагировала.
После этого она уложила к лукошко десяток свежих яичек и засеменила к дому доктора.
Андрей ковырялся в недрах трактора, и потому Коростылиха была вынуждена затормозить на полянке и начать рассказывать наскоро сочиненную историю болезни Мефодия прямо на свежем воздухе. При этом ее маленькие, но зоркие глазки так и метались по окошкам дома доктора…
Странную девку бабка заметила через шесть секунд после начала визуального наблюдения за объектом. Девка торчала в окне второго этажа, держалась за ухо — должно, стреляло в ухе-то — и корчила страшные рожи. У нее то скашивались к носу глаза, то отвисала челюсть и высовывался язык, то вообще всю ее начинало корежить…
Вердикт бабка вынесла, уже спускаясь обратно в деревню: приезжая девка не полюбовница, а пациентка, дохтур лечит ее от падучей, и вообще, скорее всего, она от рождения идиотка, навроде деревенской Марфушки, у которой и папаша, и мамаша зашибали с утра до вечера, вот она такая и родилась. А то, что Зойка назвала приезжую девку красивой, — так у Семушкиных всю жизнь мозги набекрень!
К полудню молва о малахольной пациентке доктора Долгачева прокатилась по Караулу широкой волной.
После завтрака я вышла на улицу — и Андрей с Серегой, чинившие трактор, немедленно побросали инструменты и уставились на меня. Я осторожно скосила глаза — нет, вроде все застегнуто…
Май выдался прохладным, и потому мне было самую малость зябко в моих белых бриджах, голубой батистовой блузке и акриловой безрукавке цвета морской волны. Кроме того, я понятия не имела, что делать с обувью — красные резиновые сапоги погибли безвозвратно, да и в любом случае не сочетались по цвету с оставшимся в моем распоряжении гардеробом. Красные юбка и жакет вчера вечером были торжественно сожжены в костре, как не подлежащие восстановлению, так что у меня остались только три футболки, пара светло-голубых джинсов и уже упоминавшиеся шортики цвета хаки.
Андрей нахмурился и задал вопрос в лоб:
— Ты сколько еще собираешься тут пробыть?
Сердце у меня упало. Он меня выгоняет! Я ему надоела…
— Ну… я не знаю точно… к концу недели…
— Я это к тому, что нам с тобой надо прошвырнуться по магазинам. Точнее, по магазину, потому что в город ездить некогда, а одну тебя отпускать нельзя.
Я решила обидеться.
— Это почему это?
— Да потому, что ты купишь себе очередные батистовые штаны и шелковые ботфорты, на чем и успокоишься, а тебе нужно что-то более… походное. Ладно, поехали в сельпо.
И мы поехали в сельпо.
Деревня Караул словно сбежала с Ялтинской киностудии, на которой в свое время снимали фильмы по мотивам русских народных сказок. Низкие заборчики были раскрашены во все цвета радуги, все дома украшены затейливыми резными наличниками и карнизами, в каждом дворе бродила самая разнообразная живность…
Андрея тут знали поголовно все, все с нами здоровались, и я уже через пять минут чувствовала, как болят мышцы лица, потому как приходилось все время улыбаться и кивать в ответ. Мне ужасно все это нравилось, а на Андрея я вообще смотрела с такой гордостью, словно он был моим любимым сыном.
Впрочем, некоторые встреченные женщины меня удивили и немного… насторожили, что ли? Они как- то странно заглядывали в машину, пристально смотрели на меня, качали головой и скорбно поджимали губы, а некоторые даже ойкали и вытирали глаза косынками.
Зато возле сельпо я сразу обо всем этом позабыла. Дело в том, что приземистое одноэтажное здание магазина стояло на высоком и крутом берегу, обрывавшемся прямо к реке. Вид отсюда открывался такой, что дух у меня захватило в самом прямом смысле слова. Я выскочила из машины и кинулась к краю обрыва, едва не улетев от избытка чувств вниз. Андрей сердито крикнул мне вслед:
— Осторожно, балда! Свалишься…
Я раскинула руки и втянула свежий, прохладный воздух полной грудью.
Невдалеке собралась компактная группа односельчан Андрея Долгачева, с интересом рассматривающая, как я выражаю свои восторги. Андрей несколько недоуменно покосился на них, потом бесцеремонно схватил меня за руку и уволок в магазин.
Здесь восторги мои стали и вовсе перехлестывать через край. Во-первых, я впервые видела настоящий деревенский супермаркет — если его можно так назвать. Во-вторых, здесь было все.
Крупа и губная помада, дрожжи и автомобильные покрышки, сахар и комбикорм в громадных мешках, газировка и керосин… В дальнем углу стояла самодельная вешалка, на которой висела одежда.
Андрей поздоровался с продавщицей, пихнул меня в бок, и я тоже одарила добрую женщину солнечной улыбкой и громогласным приветствием. Мне ужасно нравился этот обычай — здороваться с каждым встречным!
Добрая женщина уже традиционным жестом подперла, щеку ладонью и протянула нараспев:
— Здравствуй, миленькая, здравствуй, голубушка, ой, господи, да что ж это деется… Ведь такая молодая…
Последнюю фразу я не очень поняла, но мне было и не до того. Я бросилась на вешалку с одеждой, как коршун на цыпленка.
Ну, во-первых, здесь висели настоящие джинсы «Вранглер». В Москве такие сейчас стоят от двух тысяч, здесь они стоили двести рублей. Во-вторых, меня совершенно очаровала так называемая спецодежда. Стильные балахоны и комбинезоны цвета грозовых облаков и мокрого асфальта, добротные ветровки, способные выдержать даже прямое попадание градом по башке, новехонькие армейские бушлаты, настоящие тельняшки — утепленные и тонкие.
