непременном условии: если она не покупается преувеличенно «большой кровью» союзника или союзников. В данном конкретном случае это основное условие было резко нарушено: число жертв, понесенных в войне Советским Союзом, достигает 20 млн. человек. Даже с учетом разницы в количестве населения, протяженности фронтов, численности армий и т.д. совершенно очевидно, что на плечи Советской страны легли непропорционально огромные тяготы. И это далеко не в последней степени объяснялось позицией, занятой Англией и США в вопросе о втором фронте.
На протяжении 1941–1943 гг. я имел много разговоров с Черчиллем о военной стратегии вообще, о втором фронте в частности, и меня всегда поражало его однобокое упорство в защите раз составленных взглядов. Он был похож на дятла, который умеет выстукивать только одну ноту. Как Черчилль представлял себе картину, ход и исход войны?
Примерно так.
Враг № 1 — это Германия. Япония стоит на втором месте. Война против Германии должна носить характер не штурма (конечно, достаточно подготовленного штурма), а длительной осады.
Германию нужно возможно строже блокировать экономически, а также изнурять и ослаблять второстепенными военными операциями на периферии ее европейской «империи». Постепенно эти операции должны продвигаться в глубь «империи», все больше сжимая кольцо вокруг Берлина. Давление союзников извне неизбежно будет дополняться растущим под его влиянием, а также под влиянием все усиливающихся воздушных налетов разложением изнутри. Рано или поздно должен наступить момент, когда комбинированное действие обоих факторов подорвет могущество гитлеровской Германии, и она начнет разваливаться. Вот тогда и надо будет открыть второй фронт в Северной Франции. Он не потребует больших жертв и, вероятно, превратится в нечто, напоминающее триумфальное шествие англо- американских войск к Берлину. Черчилль при этом рассчитывал, что западные державы окажутся в германской столице раньше, чем СССР, и это очень усилит их позиции при решении всех послевоенных проблем.
Такова была общая концепция британского премьер-министра. Я не хочу сказать, что он откровенно излагал ее мне в столь законченном виде, конечно, нет! Однако из многочисленных бесед с ним, из отдельных его замечаний, оценок, суждений, высказываний, которые мне приходилось слышать по различным поводам, я все больше улавливал сущность его внутреннего «кредо». Это помогало мне лучше рассчитывать свои практические шаги.
Из всех бесед с Черчиллем на тему о втором фронте особенно запомнились мне две. Одна происходила в середине марта 1942 г. В переданном тогда мной послании Сталина говорилось, что 1942 г. должен стать решающим годом войны. Черчилль возражал против возможности этого и отодвигал открытие второго фронта в Северной Франции до 1943 г. Полемизируя с премьером, я сказал (цитирую по моей записи от 16 февраля 1942 г.):
«Не знаю, как смотрите вы, но я считаю, что мы сейчас стоим перед лицом грозной ситуации. В ходе войны наступил действительно решающий момент. Или — или. Каково положение? Германия готовит в этом году огромное весеннее наступление. Она делает ставку на этот год. Если мы сумеем разбить весеннее наступление Германии, война по существу выиграна. Становой хребет гитлеровской военной машины будет перебит в этом году. Останется лишь добить бешеного зверя. А с поражением Германии все остальное уже будет сравнительно легко. Но представим себе, что мы не сможем разбить германское наступление весной. Представим себе, что Красная Армия вынуждена будет опять перейти к отступлению, что мы опять начнем терять территории, что немцам удастся прорваться на Кавказ, что тогда? Ведь в этом случае Гитлер не остановится на Кавказе. Он пойдет дальше — в Иран, Турцию, Египет, Индию. Он сомкнет руки с Японией где-либо в бассейне Индийского океана, он протянет свои руки к Африке. Нефтяная, сырьевая, продовольственная проблемы Германии будут разрешены. Британская империя рухнет, а СССР потеряет исключительной важности территории. Конечно, даже в этих условиях СССР стал бы продолжать войну. Допустим, что Англия и США тоже стали бы продолжать борьбу. Но каковы были бы наши шансы на победу? И когда?.. Вот каков выбор: сейчас или никогда!
Черчилль, слушавший меня все время с нахмуренным лицом и склоненной набок головой тут вдруг резко поднялся и с сильным волнением воскликнул:
— Мы лучше умрем, чем примиримся с таким положением!
Иден, сидевший слева от премьера, прибавил:
— Я вполне согласен с послом. Вопрос стоит именно так: сейчас или никогда!
Я же продолжал:
— Конечно, Красная Армия с прошлого года стала сильнее, а германская армия слабее. Конечно, мы будем зверски драться в этом году. Но кто может ручаться за будущее? Кто знает, нет ли у Гитлера каких- либо новых военных изобретений? Какого-либо нового, никому не известного газа?.. И даже, если оставить в стороне вопрос о «секретном» оружии, ведь Гитлер имеет активную (хотя, может быть, не всегда добровольную) помощь своих союзников. Между тем, СССР до сих пор выносит один весь гигантский напор гитлеровской военной машины. Процент опасности сильно возрастает. Англия же и США все еще размышляют, какой же год является решающим: 1942 или 1943?.. Англия и США должны тоже сделать ставку на 1942 г., должны в этом году бросить в бой все свои силы… Если этого не будет сделано, то создастся очень опасное положение: в то время, как «ось» будет драться обеими руками, союзники будут драться только одной. Такой ситуации ни в коем случае нельзя допускать!
Иден опять целиком и полностью поддержал меня.
Черчилль сидел, погруженный в размышления. Наконец он поднял голову и сказал:
— Может быть, вы и правы. Вся имеющаяся у меня информация говорит о том, что немцы готовят удар на восток… Да, вам придется выдержать весной страшный удар. Мы должны вам помочь. Сделаем все, что сможем».
Эта каучуковая формула «сделаем все, что сможем» меня тогда сильно встревожила. И не без основания. Ниже я подробно расскажу, как всего лишь через три недели после приведенного выше разговора британский премьер начал упорную кампанию саботажа второго фронта во Франции не только в 1942, но и в 1943 г.
Другая беседа с Черчиллем о втором фронте, крепко засевшая у меня в памяти, происходила летом 1942 г. уже в то время, когда большое германское наступление, которого мы ожидали во время мартовского разговора, развернулось в полной мере. Я задал премьеру вопрос:
— Почему вы считаете, что Египет легче всего защищать от немцев в Египте? Вполне возможно защищать его под Парижем. Все зависит от стратегического расчета и количества силы, приложенной к пункту удара.
Черчилль вскипел и стал с горячностью доказывать, что я ошибаюсь. Чем больше он говорил, тем яснее становилось, что на всех его рассуждениях лежит яркий отпечаток империалистической эмоции, сродни той эмоции, которая вдохновляла Киплинга.
Черчилль не просто считал Египет важным звеном в системе имперской обороны, он был явно влюблен в Египет, в Аравию, в северный берег Африки, во все то, что составляло тогда средиземноморский и ближневосточный театр военных действий. Здесь были его сердце и его ум, и имена Тобрука или Эль- Аламейна говорили ему гораздо больше, чем имена Гавра или Лилля.
Когда я напомнил Черчиллю, что Англия и США в коммюнике 12 июня 1942 г. обещали открыть второй фронт в том же году, он стал сильно волноваться.
— Немцы имеют во Франции 40 дивизий, — утверждал Черчилль, повторяя то, что он мне не раз говорил раньше, — французский берег Ла-Манша ими хорошо укреплен… С нашей стороны нужны огромные силы, чтобы преодолеть германское сопротивление в случае попытки англо-американского вторжения. Этих сил у нас сейчас нет. Попытка форсировать высадку на французском берегу в настоящий момент неизбежно кончилась бы только катастрофой. Воды Ла-Манша покраснели бы от крови наших парней, а вам от этого не было бы никакой пользы.
Я возразил, что наши сведения о положении дел во Франции дают несколько иную картину. Немецких войск там гораздо меньше, чем считают англичане, и качественно они стоят на очень низком уровне: все лучшие части сконцентрированы на советско-германском фронте. Немецкие укрепления на ламаншском
