— Какой-нибудь пенсильванский поклонник?
— Именно. — Она что-то пометила в блокноте.
— Удивительно, что у вас до сих пор сохранилось это серебро. Почему вы его не продали, чтобы поддержать семью?
Мэгги опять почувствовала некоторые угрызения совести, поскольку до сих пор думала о том, как бы извлечь из серебра какую-нибудь пользу.
— Кто смог бы купить его после войны? Во всяком случае, Сапфира послушно вернулась домой, чтобы ухаживать за больной матерью. К сожалению, когда Ла Рю ушел на войну, она оставалась дома, и это выглядело так, будто она удрала на Север, вместо того чтобы поддержать Юг.
— И по этому поводу возникли проблемы?
— Да, у жителей Атланты это вызвало большое возмущение. Ла Рю остался в живых, и, когда Сапфира вернулась в Джорджию, она принесла с собой настоящие деньги, золото, унаследованное от своей семьи. Общество Атланты решительно отвергло ее, а Ла Рю не пожелал сносить грубости в отношении к своей жене.
— И тогда они основали свой собственный город, — сделал вывод Кайл.
— Именно. Такова вкратце история Джефферсонвиля. — Она достаточно вольно разделалась с историей города, которой ей прожужжали уши с раннего детства.
Сапфира никогда не забывала о нанесенных оскорблениях и внушила чувство непоколебимой гордыни своей дочери Берил, старой деве, передавшей соответствующие инструкции своим племянницам Перл и Опал. Крепкие путы семейной чести и ответственности перед обществом, которое основал Джефферсон, начали распадаться, когда дело дошло до Руби, дочери Перл, и Корэл, дочери Опал. Руби отказалась от обязанностей следующего главы семейства Джефферсон по женской линии в пользу Перл, которая до сих пор не хотела расставаться со своей ролью матроны. Корэл возглавила приют для матерей-одиночек, Перл и Опал помогали ей на добровольных началах.
— Объясните мне, почему ваше имя, в отличие от остальных, не созвучно драгоценному камню? — вдруг спросил Кайл.
Мэгги закрыла кейс и поставила на пол возле ног.
— Это решение моей матери. Можно сказать, что у нее мятежный характер.
— А она никогда не уезжала из дома?
— Ну… однажды уезжала. Она уезжала в колледж, они жили там коммуной, боролись, протестовали.
— Жили коммуной?
— Знаете, вегетарианские фермы, где каждый носил имя «Радуга», или «Свобода», или «Облако».
— А Магнолия?
Для Мэгги разговор о бурных днях матери был труден: она немногое о них знала и не понимала того, что знала.
— Мой отец уехал во Вьетнам и оттуда не вернулся. Это все, что я о нем знаю. Я даже не знаю его имени, его настоящего имени. Довольно смешно, принимая во внимание, с каким пристрастием я допрашивала вас о вашей семье.
— Я не это имел в виду.
Конечно, нет; он-то знает все ветви своего генеалогического древа.
— Мать вернулась сюда, где я и родилась. Она устроила небольшой бунт и назвала меня Магнолией, намереваясь называть Мэгги. Из книжки своих детских лет она знала, что Мэгги — греческое имя, обозначающее жемчуг.
Улыбка скользнула по лицу Кайла.
— Очень ловко. — Он изменил положение, подвинувшись ближе к ней на несколько дюймов.
Мэгги не поняла, намеренно он это сделал или нечаянно.
— Я об этом не думала. Ненавижу свое имя, но полагаю, мама хотела показать мне, что можно быть личностью, оставаясь в рамках семейных традиций.
— Магнолия. Цветок Юга. — Он внимательно изучал ее лицо. — Оно вам идет.
Мэгги погибала под взглядом его ярко-голубых глаз и боролась с этим весь вечер. В конце концов, это утомительно.
— Вот как?
— Еще как!
Атмосфера в машине изменилась. Мэгги хотела намекнуть, что пора уезжать, но с разгорающейся страстью испарились все слова.
Это было дикое желание. Дикое еще и потому, что этого мужчину она слишком мало знала, чтобы чувствовать что-либо подобное.
Ее чувства будто обострились: она заметила, что одна его бровь чуть более приподнята, чем другая, разглядела ломаную линию бачков, форму ушей, морщинку на шее, прекрасно очерченный рот и небольшой шрам на подбородке. Она видела его губы и сузившиеся зрачки.
— Не смотрите на меня так, — прошептал Кайл.
— Как? — Хотя отлично понимала, что он имеет в виду.
Он придвинулся ближе:
— Как если бы…
Она приблизилась:
— Вы хотите…
Остальные слова утонули в поцелуе.
Мэгги поняла, что она никогда не целовалась по-настоящему. Какой-то ключик независимо от нее повернулся и открыл ее сердце. Ее руки гладили и в то же время слегка сдерживали приближающееся к ней лицо и соскользнули на плечи, когда их губы слились. Сердце ее рвалось наружу.
Мощные чувства сотрясали ее. Она хотела впитывать его запах, вкус его губ. Она хотела бы запечатлеть себя в нем так, чтобы ни одна другая женщина никогда не смогла бы завладеть им, даже по праву. Она хотела царапать, кусать. Оставить следы.
Кайл отшатнулся, глядя так же ошеломленно, как и она.
— Мэгги…
Она поцеловала его, чтобы он ничего больше не сказал; поцеловала и не смогла бы объяснить, почему, а просто потому, что хотела еще раз почувствовать его губы.
Тусклый свет в салоне стал ярче.
Еще ярче.
Они замерли. Автомобильные фары! Фары автомобиля, который свернул с шоссе и направился прямо к ним.
— Ох, нет! — Она вцепилась в руку Кайла. — Нас не должны видеть вместе — это все испортит!
— Нагните голову. Если они остановятся, то дело с ними буду иметь я. — Его рука быстро пробежалась по волосам, и он еле слышно пробормотал: — В такой ситуации я еще не бывал.
— Свет! Они могут нас видеть. Выключите свет.
Кайл выключил свет в салоне, но Мэгги подозревала, что было уже поздно, их, наверное, уже увидели. Если дойдет до бабушки, то ни на какое сотрудничество рассчитывать не придется.
Приближаясь, машина сбавила ход, и сердце Мэгги заколотилось еще сильнее, чем за несколько минут до этого.
Но машина, продолжая медленно двигаться по дороге, усыпанной гравием, проехала мимо в направлении Гартвидла.
Мэгги перевела дух.
— Проезжая, водитель показал мне большой палец, мол, недурно, — сообщил Кайл.
— Вы узнали его?
— Да нет, это какая-то юная пара. Наверное, ищут уединения.
— Гартвидл весьма популярен среди молодежи. — Она не смотрела на него. Что она хотела этим сказать?
