Ничего лишнего говорить не приходилось — полное взаимопонимание. Наверное, и не сосчитать, сколько раз он проделал этот путь: от Мизуо до Кумотори в поезде, дальше — от Кумотори до Намицу — на такси. Стоило Гисукэ сойти с поезда, как его грудь переполняло ни с чем не сравнимое чувство освобождения и счастья, А когда вдоль обочин мелькали сельские пейзажи и вдруг за поворотом возникал мостик с красными шишечками — начало территории горячих источников, Гисукэ охватывала такая буйная радость, словно он приближался к бесценной кринице неисчерпаемых жизненных сил.
Зато возвращение домой было совсем другим. На вокзал Гисукэ приезжал ещё в эйфорическом состоянии, но, когда поезд трогался, начинался спад. И чем ближе был Мизуо, тем больше портилось настроение. По прибытии домой Гисукэ чувствовал себя так, будто из него выпустили воздух.
Дома было уныло. Ясуко с годами становилась всё более вялой и равнодушной. А Кацуко при каждой встрече радовалась открыто, как ребёнок. Ни разу не дала Гисукэ почувствовать, что он намного старше её. И в то же время заботливо за ним ухаживала, старалась во всём угодить. Примерная жена, да и только! Ясуко такое и в голову не пришло бы. А если бы даже и пришло, то всё равно лень одержала бы верх.
Собственный дом теперь тоже наводил на Гисукэ тоску. Слишком велика была разница в интерьере с квартирой Кацуко. И главную роль тут, конечно, играла ванна.
Старая, давно утратившая первоначальный цвет деревянная ванна-коробка с некоторых пор стала казаться Гисукэ унылым анахронизмом. Разве можно сравнить её с нежно-розовым чудом современной химической промышленности! В кипарисовой бане под потолком горела маленькая голая лампочка, своим тусклым светом возвращавшая купающегося в первые дни эры электричества. В ванной комнате 'женского замка' сияло нечто похожее по яркости на солнце. Под его лучами белый пар начинал светиться, а розовый пластик приобретал необыкновенно тёплый оттенок. Лежать в ванне было одно удовольствие. Гисукэ теперь казалось странным, что сперва этот кусочек Европы вызывал у него внутреннее сопротивление. Купались они с Кацуко по очереди, а иногда, тесно прижавшись друг к другу, вдвоём погружались в воду. Не без труда, но умещались — эта ванна была несколько шире и глубже стандартной. В такие минуты Гисукэ порой охватывало странное чувство: Япония куда-то отодвигалась, и он ощущал себя где-то далеко-далеко, в Америке что ли…
Он ведать не ведал, как пользуются ванной американцы, но ему казалось вполне вероятным, что в Америке мужчины и женщины делают это вместе — со всеми вытекающими отсюда последствиями. По его представлениям, в образе жизни иностранцев было нечто сближающее их с животными. Впрочем, он сам впервые познал наслаждение с Кацуко именно в ванне. Но наслаждение наслаждению рознь. То, что испытал Гисукэ, не имело ничего общего с низкой, в итоге опустошающей человека страстишкой, а наоборот — словно животворный источник — давало радость и новый прилив сил. Было и другое наслаждение: наблюдать за купающейся Кацуко. Попав в воду, она становилась совершеннейшим ребёнком, барахталась, плескалась, забывая обо всём на свете. И радость излучали не только её сияющие глаза и смеющийся рот, но и всё тело каждым своим изгибом.
Гисукэ смущался только поначалу, но вскоре стал любоваться откровенно, взахлёб. Кацуко, конечно, знала, насколько она хороша, и гордилась своим телом.
— Знаешь, иногда я бываю в общественной бане, — говорила Кацуко. — Очень редко встречаются женщины, равные мне по красоте фигуры. На меня там всегда смотрят, исподтишка конечно, потому что завидуют. Но я-то замечаю. И мне это доставляет удовольствие. Хожу в баню для поднятия настроения…
В ванне Кацуко ни секунды не оставалась спокойной, принимала различные позы, крутилась, вертелась, поворачивалась к Гисукэ то фасом, то боком, то спиной, словно скинувшая одежду манекенщица. Искусственные ресницы она отклеивала, макияж стирала, волосы чаще всего оставляла распущенными. Без грима её глаза уже не походили на кошачьи, но кошачья грация, присущая ей от природы, словно удваивалась. Она напевала французские песенки, выученные в театре, или мурлыкала что-нибудь без слов. Помимо удовольствия в чистом виде, возня в воде была для Кацуко своего рода оздоровительной программой. Схватившись за вделанную в стену ручку, она начинала вытворять разные штуки в наполненной до краёв ванной. Брызги летели во все стороны, шум стоял страшный, но зрелище было потрясающее — ритмическая гимнастика в воде.
— Ты тоже попробуй, для здоровья очень полезно, — говорила Кацуко.
— Что ты, я не сумею, не стоит и пробовать… Тело моё не будет меня так слушаться, — не решался Гисукэ.
— А ты медленно, не торопясь… Ну давай, одной рукой возьмись за ручку, держись, чтобы не поскользнуться… А сам поворачивайся, откинься на спину, потом боком… Видишь, как?.. Очень улучшает кровообращение!
А Гисукэ смотрел на неё и вовсе не помышлял об улучшении кровообращения. В памяти постоянно всплывал рассказ 'Невеста в ванне', он содрогался от ужаса и в то же время испытывал жгучий соблазн дёрнуть Кацуко за руку, чтобы она оторвалась от своей опоры, и тогда… И тогда он погрузит её голову в воду… Гисукэ весь передёрнулся, избавляясь от жуткого наваждения.
Кацуко восприняла это совсем по-другому:
— Ну нельзя же так сопротивляться!
— Нет, нет, — пробормотал Гисукэ, — я, наверное, могу только стоять, сидеть и лежать… И ещё ходить…
— Это всё правильно, но для того, чтобы кровь хорошо циркулировала, нужно дать работу всему телу. Ходить, конечно, неплохо, бегать ещё лучше, но не может же человек всё время бегать… Вот и получается, что такая зарядка в ванне — прекрасная вещь.
— Ну, знаешь, крутиться-вертеться можно и на полу.
— Можно, конечно, но куда полезнее делать это в горячей воде. Кровеносные сосуды расширяются, кровь бежит быстрее… Есть ещё одна хорошая штука — массаж. Но для этого нужно прибегать к посторонней помощи, а в воде человек справляется один. Значит, это рационально.
— Я думаю, это лишняя нагрузка на сердце. Оно ведь и так гонит кровь, не даёт ей застаиваться, — ответил Гисукэ, наблюдая, как она вертится. У него даже в глазах зарябило.
— Вот и неверно! Например, человек стоит. Если долго — ноги устают. И не только потому, что на них приходится вся тяжесть, но и потому, что кровь приливает к ногам, а она ведь тоже имеет вес. Понял?
— Ты, думаешь…
— Ой, какой чудной! Не только от стояния, даже от длительного сидения можно устать. Нет, ты скажи, устаёшь или нет, если долго сидишь на стуле? Вернее, ноги устают?
— Если очень долго, то конечно…
— То-то и оно! Кровь перемещается вниз, начинает застаиваться. Потому-то европейцы часто пользуются скамеечками для ног. Сердцу надо помогать. А без помощи оно начинает быстро уставать, даже если человек не особенно крупный и тяжёлый.
— Ишь какие вещи ты знаешь!
— А это папа мне объяснил. Он давно завёл европейскую ванну и тоже делает в воде разные упражнения.
— Ты говорила, что твой отец педагог?
— Да, работает в Токио, директор хай-скул… Вообще-то он очень строгий. Не хочет меня видеть после того моего романа…
…Значит, Кацуко из хорошей семьи. А в теперешнем положении оказалась из-за подлеца, который соблазнил её и бросил. Она не виновата, просто ей не повезло. Понятно, почему она так сильно отличается от всех других женщин определённого сорта. Хорошо воспитана, умеет держаться, знает, как ухаживать за своим телом. А то, что добра и хороша — это уж от природы.
В любовных делах у Кацуко, как видно, опыт небольшой. Конечно, у неё были близкие отношения с мужчинами, начиная с того самого художника-декоратора, но это никак на ней не сказалось. Есть такое выражение: 'Познав, не познала мужчину'. К ней это подходит как нельзя лучше. В ней осталась девическая наивность, она ведь была совсем девочкой, когда разыгралась эта драма, да и сейчас очень молода. Правда, порой Кацуко вдруг начинает держаться и рассуждать, как вполне зрелая женщина, напускает на себя этакую серьёзность. Но всё равно чувствуется, что это игра. Полного женского расцвета она ещё не достигла, находится как бы в переходном периоде. Порой Гисукэ думал, не слишком ли для него большая
