Вижу, — отозвался Гэндзи. — Но не верю своим глазам.
Я приказал больше не стрелять! — гневно произнес Каваками.
Это не мы, господин. Кто-то стреляет из-за монастырской стены.
Это невозможно. Всякий, кто находился там, должен был погибнуть во время взрыва.
Может, подоспел кто-то из людей Гэндзи? — Адьютант боязливо оглянулся через плечо. — Это сразу казалось странным, что он едет со столь малочисленным сопровождением. Господин, а вдруг это ловушка?
Это тоже невозможно, — отозвался Каваками. — Будь это ловушкой, Гэндзи никогда бы не согласился встретиться со мной. Он не пошел бы на такой риск, не будь у него иного выбора.
Каваками видел, как его люди отступают от монастыря, стремительно превращаясь из отряда в беспорядочную толпу.
Похоже, наши воины движутся не в ту сторону.
Неожиданный обстрел несколько сбил их с толка, — признал адьютант.
Значит, иди и наведи там порядок.
Слушаюсь, господин, — отозвался адьютант, но не сдвинулся с места.
Каваками уже готов был разразиться потоком брани, но тут сзади раздались крики:
Гэндзи!
Гэндзи!
Гэндзи!
Выкрикивая боевой клич Окумити, конные самураи ударили в незащищенный тыл отряда Каваками. Люди Каваками, оказавшиеся вдалеке от собственных лошадей и мушкетов и зажатые между отрядом стрелков и атакующей кавалерией, окончательно впали в панику. Многие побросали мечи и помчались по единственному еще не перекрытому направлению — к дороге на Эдо. А пули, мечи и лошадиные копыта тем временем косили бегущих.
Каваками с его адьютантом тоже далеко не ушли — их окружили и схватили, несмотря на сопротивление. Впрочем, они особо и не сопротивлялись.
Стойте! — воскликнул Каваками. — Живой я для вас ценнее мертвого! Я — князь Каваками.
Несмотря на пленение, его ощущение собственной значимости нисколько не умалилось. В конце концов, это не поражение, а всего лишь временная неудача.
Хоть вы и сражаетесь под знаменем Окумити, вы не принадлежите к этому клану — верно? Кто ваш господин? Отведите меня к нему!
На протяжении пятнадцати лет Мукаи был верным, подобострастным помощником главы тайной полиции сёгуна. Он делал то, что велел ему его господин, Каваками, и не задумывался о частых страданиях и немногочисленных радостях, которые доставляла ему работа. В конце концов, цель жизни не в поиске радости, а в том, чтобы чтить вышестоящих и повиноваться им — и повелевать нижестоящими. То есть, так он думал.
Он слишком поздно узнал, что это существование — не жизнь, а всего лишь смерть заживо.
Жизнь — вот она.
Грубая животная сила скакуна, несущего его в бой, была лишь слабой тенью жизненной энергии, переполняющей сейчас все существо Мукаи.
Гэндзи!
Гэндзи!
Гэндзи!
Возбужденный до предела Мукаи был охвачен экстазом. Сейчас, ведя свой отряд в атаку ради спасения Гэндзи, он чувствовал себя живым воплощением божества — повелителя молний. Любовь указала ему возможности, о которых он не смел и мечтать. И деяния, свершенные во имя этой любви, навеки освободили его. Мукаи переполняло счастье — эгоистичное, личное, чистейшее счастье. Он позабыл о долге, семействе, положении в обществе, истории, традициях, обязательствах, репутации и стыде. Все это было полнейшей чепухой по сравнению с любовью. Сейчас имело значение лишь одно — поскорее соединиться с Гэндзи.
Сто восемьдесят верных вассалов покинули его небольшое имение и отправились вместе с Мукаи в этот отчаянный поход. Их подвигло на это пророчество Гэндзи о полной и окончательной победе. Насколько было известно Мукаи, подобного пророчества Гэндзи не изрекал никогда. Мукаи просто солгал, и солгал необычайно искусно. Любовь неким загадочным образом наделила его необходимым красноречием. Вассалы Мукаи, привыкнув видеть своего лорда неуклюжим, незаметным, косноязычным, были так изумлены, что поверили во все.
И теперь, летя под знаменем с воробьем и стрелами — как тогда, во сне, — Мукаи пребывал выше страха и надежды, жизни и смерти, прошлого и будущего. Все это не имело сейчас ни малейшего значения. И Мукаи радостно и самозабвенно прорубал себе путь.
Гэндзи!
Он выкрикивал это имя, словно объяснение в любви, словно боевой клич, словно священную мантру.
Обезумев от страха перед пулями и лошадиными копытами, многие из людей Каваками попытались спрятаться в укрытии, устроенном воинами Гэндзи. И поток охваченных паникой вооруженных людей грозил вот-вот завершить то, чего не удалось организованной атаке. Над Гэндзи и его спутниками нависла смерть.
Неужто он зашел так далеко лишь затем, чтобы опоздать на считанные мгновения? Мукаи проклинал себя за недостаток стратегического мышления: он не угадал, где именно Каваками устроит засаду. Будь он наделен талантом военачальника, он давно бы понял, куда нужно двигаться, и добрался бы сюда еще несколько дней назад. Он проклинал себя за неумение ориентироваться: как он мог свернуть не на ту тропу в горах! Если бы он лучше разбирался в движении звезд, в ветрах, в перелетах птиц, он ни за что не потерял бы несколько драгоценных часов, двигаясь вместо запада на восток. Он проклинал себя за то, что пятнадцать лет безвылазно просидел в камерах для допросов, не видя белого света. Если б он вел более подвижный образ жизни, он знал бы эти края, и это возместило бы ему недостаток стратегического мышления и умения ориентироваться.
Нет! Если они умрут, то вместе! Иначе и быть не может, раз любовь и судьба позволили им оказаться почти что рядом! Мукаи оторвался от своих телохранителей и очертя голову ринулся в бушующее море людей и мечей.
Гэндзи!
Бешено рубя налево и направо, Мукаи пробивался к укрытию Гэндзи. Врагов было так много, что вскоре его конь рухнул. Мукаи почти не замечал сыпавшихся на него ударов копий и мечей. Гэндзи. Он должен добраться к Гэндзи. Он продолжал сражаться, шаг за шагом продвигаясь вперед.
Господин Мукаи! Подождите!
Вассалы Мукаи пытались прорубиться за ним следом.
Гэндзи!
Мукаи!
Мукаи перепрыгнул через вал из лошадиных туш и оказался перед Гэндзи.
Мой господин, — с поклоном произнес он. — Я прибыл — как и обещал.
Берегитесь! — Гэндзи отбил чей-то удар, нацеленный в спину Мукаи. — Нам придется сейчас обойтись без обмена любезностями. Должен сказать, что я чрезвычайно удивлен — и очень рад вас видеть, Мукаи.
Мой господин, — повторил Мукаи. Любовь, прежде наделившая его красноречием, теперь лишила его дара речи. — Мой господин…
И это было все, что он мог сказать.
Гэндзи был весь в крови, с головы до пят. Мукаи не мог бы сказать, чья эта кровь — самого Гэндзи, вражеская или лошадиная. Да и какое это имело значение? В этот драгоценный миг обреченности, когда он плечом к плечу с Гэндзи сражался против великого множества врагов, всякая разница между понятиями «я»
