если б она ошиблась, она не стала бы снова завязывать узел «фукура судзумэ». Это было бы признаком дурного вкуса. Пришлось бы просто признать, что она упустила хорошую возможность, и смириться с этим фактом.
Шнурок оби-дзимэ удерживал оби в должном положении. Между кимоно и оби был надет корсет оби- ита, чтоб кимоно вдоль линии оби не шло морщинами. Под узел пояса подкладывалась специальная подушечка, макура, дабы он сохранял форму. Переднюю часть оби украшала брошь оби-домё; к ней пристегивался специальный шнур, чуть тоньше шнура оби-дзимэ.
Под кимоно, оби, макура, оби-агэ, оби-дзимэ и оби-домэ у Хэйко было надето длинное нижнее кимоно, нагадзюбан, тоже шелковое. Шнурки, пришитые к концам воротника, проходили сквозь петли воротника тикара нуно и завязывались, так, чтоб образовать у задней части шеи отверстие подобающего размера. Нагадзюбан подпоясывалось нижним поясом, датэ-маки.
Под нагадзюбан надевалась нижняя рубашка хададзюбан и нижняя юбка сусоёкэ. Под ними располагались специальные мягкие прокладки, накладывавшиеся на ключицы, живот и талию. Поскольку кимоно кроилось по прямой линии, эти прокладки требовались, чтоб придать телу нужную форму — дабы одеяние ложилось красиво и естественно. Обычно Хэйко носила также специальную ленту, стягивающую грудь и скрывающую ее очертания. Но сегодня утром девушка не стала ее надевать, поскольку ожидала возвращения Гэндзи.
Хотя ни Гэндзи, ни Хэйко раздеваться не стали, в их одеяниях было достаточно отверстий, чтоб доставить друг другу наслаждение. На самом деле, как тепло и холод — единое целое, так и состояние наготы сливается с состоянием одетого человека.
Если любовь — твоя слабость, то я и думать боюсь, какова же твоя сила, — тяжело дыша, промолвил Гэндзи.
Хэйко, с трудом сдерживаясь, чтоб не дышать учащенно, отозвалась:
Я думаю, мой господин, что вас ничем не испугать.
Вежливо отведя взгляд, Симода бесшумно опустил полог шатра. Он все-таки не удержался и улыбнулся.
Лишь начав разыскивать Ханако, Хидё до конца осознал объем разрушений — и был поражен. Ему вспомнилось ужасное землетрясение, опустошившее Эдо в годы его детства; тогда вслед за землетрясением вспыхнул пожар, и истребил половину города. Дворец «Тихий журавль» невольно напоминал о том землетрясении: дымящиеся развалины, валяющиеся повсюду изуродованные мертвые тела, витающий в воздухе запах горелой человеческой плоти. Хидё сообразил, что может означать этот запах, и его замутило. Он даже не мог бы сказать, что ему оказалось труднее сдержать, тошноту или слезы.
Среди обломков комнаты, отведенной чужеземцам, он увидел яркий лоскут от женского кимоно, придавленный упавшей балкой. Опустившись на колени, Хидё осторожно подобрал этот лоскут. Кому он принадлежал? Уж не Ханако ли? Хидё казалось, что когда они виделись в последний раз, на Ханако было кимоно из такой ткани, — но точно он сказать не мог. Ну почему, почему он был столь ненаблюдателен? Как он может исполнять обязанности главы телохранителей, если он даже не в состоянии узнать кимоно будущей жены?
Но Хидё изгнал эту мысль, едва лишь она пришла ему на ум. Он не имеет больше права прятаться за подобными сомнениями. Его князь назначил его на эту должность. Сомневаться в своих способностях исполнять эти обязанности означает сомневаться в своем князе. Верность требовала, чтобы Хидё верил в себя, поскольку князь верил в него. И значит, вспоминая о своих многочисленных недостатках, он, Хидё, должен стараться их исправить, чтоб стать тем человеком, которого узрел в нем его князь. Таков его долг. Хидё встал. Он держался прямо и уверенно.
Но он по-прежнему сжимал в руке шелковый лоскут, и по лицу его текли слезы. Какой смысл в высоком положении и почестях, если не с кем это разделить? Кто придаст сладость победе, утешит в поражении, оплачет гибель?
Хидё было шестнадцать лет, когда он впервые встретил Ханако; он как раз только что получил свою первую взрослую катану. А Ханако была девятилетней девочкой-сироткой; ее взяли во дворец князя Киёри по рекомендации старого настоятеля Дзенгэна. Хидё вспомнил их первый разговор и покраснел.
Эй, ты! Принеси мне чаю!
Девочка в выцветшем хлопчатобумажном кимоно вздернула подбородок и дерзко отозвалась:
Сам принеси!
А я говорю, ты принесешь мне чай, девчонка!
Не принесу!
Ты — служанка. А я — самурай. Ты будешь делать, как я велю!
Девочка расхохоталась.
Князь Киёри — самурай, — сказала она. — Господин Сигеру, господин Сэйки, господин Кудо, господин Танака — самураи. А ты — всего-навсего мальчишка с мечом, не знающим крови.
Разозленный Хидё вскочил на ноги и схватился за рукоять катаны.
Я — самурай! Я могу зарубить тебя прямо тут, на месте!
Нет, не можешь.
Что?! — Столь наглый и неожиданный ответ потряс Хидё. — Самурай властен над жизнь и смертью любого крестьянина, и крестьянки вроде тебя — тоже.
А ты — нет.
Это почему еще?
Потому что я — служанка в твоем клане. И ты обязан меня защищать. Если придется — даже ценой жизни.
И заявив это, девочка удалилась, а онемевший, пристыженный Хидё так и остался стоять, разинув рот.
Хидё оглядел развалины дворца. Уж не на этом ли самом месте состоялся тот давний разговор? Хидё потупил взгляд, как и тогда. Ханако была тогда ребенком, и все же она напомнила ему о том, о чем он не имел права забывать. Самурай — защитник, а не заносчивый задира.
Та дерзкая девочка выросла и превратилась в достойную, добродетельную женщину; неудивительно, что все эти годы, пока он пьянствовал и прожигал жизнь впустую, она старалась держаться подальше от него, Хидё.
Какую замечательную жену выбрал для него князь Гэндзи! И вот отныне она для него потеряна…
Хидё! — донесся откуда-то изумленный голос Ханако.
Хидё обернулся.
Ханако стояла в коридоре — то есть, в том, что осталось от коридора, — и держала в руках чайный поднос.
Переполненный внезапно обрушившимся счастьем Хидё бросился было, чтоб обнять ее, но вовремя спохватился. Вместо этого он учтиво поклонился.
Я искренне рад видеть вас целой и невредимой.
Ханако поклонилась в ответ.
Ваша забота о столь незначительной особе — большая честь для меня.
Для меня вы значите очень много, — сказал Хидё.
Хотя трудно было решить, кого эти слова поразили больше, Ханако или самого Хидё, Ханако отреагировала на них более живо. Ошеломленная их прямотой, девушка пошатнулась и едва не уронила поднос. И уронила бы, если б Хидё не ринулся на помощь. Он подхватил поднос, и при этом, сам того не заметив, коснулся руки девушки. И неожиданно Ханако почувствовала, как от этого прикосновения что-то смягчилось в ее душе.
Князь Гэндзи велел, чтоб я вернулся только завтра утром, — сказал Хидё. — После завтрака.
Ханако, поняв, что кроется за этими словами, зарделась.
Наш господин очень великодушен, — сказала она, скромно отведя взгляд.
Хидё так много нужно было сказать, что он не мог больше сдерживаться.
