Итак, все решено? — спросил Сигеру.
Присутствующие поклонились в знак согласия.
Гнев Сигеру утих. «Воробьные когти» останутся в ножнах до более подобающего случая. Да пошлют ему боги этот случай, и поскорее!
Каваками, Въедливый Глаз сёгуна, пребывал в прекрасном настроении — как и всегда, когда ему удавалось разузнать нечто такое, чего не знал больше никто. А поскольку в силу самой природы его деятельности Каваками всегда знал больше других, можно было сказать, что он постоянно находился в состоянии блаженства. Но сегодня утром он был особенно счастлив. Еще и солнце не встало, а он уже переговорил со вторым за сегодня гонцом. Сохаку, настоятель монастыря Мусиндо и бывший командир кавалерии клана Окумити, просил о срочной встрече. «С наибольшей осторожностью», как сказал посланец. Это могло означать лишь одно. Сохаку готов предать своего князя. Каваками пока не знал, участвуют ли в заговоре Кудо и Сэйки, еще два из трех главных военачальников клана. Но это неважно. Сохаку не стал бы не предпринимать ничего, не приняв их в расчет. Либо Кудо и Сэйки на его стороне, либо Сохаку уже придумал, как их обезвредить.
Мой господин… — в дверях показался помощник Каваками, Мукаи.
Входи.
Гонец по-прежнему не отвечает на вопросы.
Мукаи имел в виду не посланца Сохаку, а первого гонца. Этот гонец находился сейчас в камере пыток, а оттуда ему предстояло вскорости перейти в безымянную могилу. Его перехватили вскорости после обстрела, когда он пытался покинуть Эдо. Каваками знал, что этот человек из числа подчиненных Сэйки.
Возможно, вы спрашиваете недостаточно настойчиво, — сказал Каваками.
Мы сломали ему руки и ноги, мой господин, и отрезали…
Хорошо, — прервал его Каваками, вовсе не желавший выслушивать подробное описание. — Я поговорю с ним еще раз. Быть может, теперь он окажется посговорчивее. Приведи его в пристойный вид.
Уже исполнено, мой господин.
Каваками кивнул. Во многих отношениях Мукаи являлся идеальным помощником. Он был достаточно умен, чтоб предугадывать желание Каваками, но не настолько умен, чтобы плести интриги против своего господина. Он был достаточно высокороден, чтоб соответствовать статусу Каваками, но не настолько высокороден, чтоб стремиться занять его место. Он приходился Каваками родней — жена Мукаи была дочерью тетки мужа сестры Каваками. Кроме того, предки Мукаи на протяжении почти трех сотен лет были наследственными вассалами клана Каваками. К тому же, играли роль и более тонкие факторы личного плана. Мукаи был физически силен, но его никак нельзя было назвать яркой индивидуальностью. Он всегда одевался соответственно случаю, но наряд, который на другом человеке выглядел бы мужественно и в меру традиционно, на Мукаи делался тусклым и невыразительным. Возможно, причиной тому было лицо Мукаи, на редкость невзрачное, его большой круглый нос, крохотные, слишком близко посаженные глазки, большой рот с очень тонкими губами и срезанный подбородок. Именно внешность Мукаи — больше, чем что-либо иное, — и убеждала Каваками в его верности. Человеку наподобие Мукаи просто необходим такой человек как он, Каваками, самурай, наделенный прекрасной внешностью, утонченностью и обаянием — чтоб наслаждаться духовным светом, которого сам он лишен.
Спасибо, Мукаи. Ты, как всегда, действуешь безукоризненно.
Похвала стоит недорого, а ответные чувства себя оправдывают.
Мукаи низко поклонился.
— Я недостоин таких похвал, мой господин.
До камеры пыток они дошли в молчании. Как обычно, Каваками сосредоточненно размышлял о собственных достоинствах. Кто упрекнул бы его за это? Его виды на будущее казались столь блестящими, что превосходили даже самые смелые мечты самого Каваками. Каваками вдруг стало любопытно: а о чем сейчас думает Мукаи? Если, конечно, он вообще о чем-нибудь думает… Не то, чтоб Каваками это и вправду интересовало. Ему часто — как и сейчас — казалось, будто Мукаи просто присутствует где-то, бездумно и бездеятельно. Одним лишь богам и буддам ведомо, что творится у него в голове, — если, конечно, они дают себе труд туда заглянуть. Возможно, и не дают. Какое же это несчастье — быть таким ничтожеством! Ну что ж, по крайней мере, Мукаи повезло с господином.
Все слишком явные следы насилия исчезли. Гонца, самурая средних лет — его звали Годзиро — аккуратно одели в тот самый наряд, что был на нем, когда его схватили. Он сидел на полу в обычной позе, подогнув ноги. За спину ему подсунули деревянную подпорку — иначе гонец просто не смог бы сидеть, ведь ноги у него были сломаны. Лицо гонца было искажено от боли и усеяно капельками пота; дышал он хрипло и прерывисто. Каваками невольно скользнул взглядом по рукам самурая, ожидая увидеть недостающие пальцы. Однако все пальцы были на месте. Значит, ему отрубили что-то другое.
Тебе нет никакого смысла хранить молчание, — сказал Каваками. — Мы и так знаем, что тебе было поручено. Передать войску княжества Акакока приказ о переходе в боевую готовность. Мы спрашиваем тебя лишь ради подтверждения.
Меня не волнует, что вы знаете, — отозвался Годзиро.
А зря, — заметил Каваками. — Поскольку мое знание приведет к смерти твоего князя, к уничтожению его дома и к гибели всех твоих родных.
Тело Годзиро затряслось, лицо исказилось, и с губ сорвались странные сдавленные звуки. Каваками подумал было, что с пленником случился припадок, — и лишь потом понял, что на самом деле самурай смеялся.
Ты — Въедливый Глаз, — сказал Годзиро. — Ты можешь узнать все про всех. Все, кроме самого важного.
И что же это?
Будущее, — сказал Годзиро. — Будущее знает лишь один человек — князь Гэндзи.
Дурак! — Хоть это было и нелегко, Каваками сумел сдержаться. Какой смысл бить искалеченного пленника? — Ты хочешь умереть в мучениях ради детских сказочек?
Да, Въедливый Глаз, я умру здесь. Но мои сыновья будут жить и служить господину, наделенному даром предвидения. Они еще помочатся на твой гниющий труп. — Он снова рассмеялся, преодолевая боль. — Если кто из нас и обречен, так это ты.
Каваками встал и вышел, не сказав более ни единого слова. Он был слишком взбешен, чтоб говорить. Мукаи поспешил следом за начальником.
Следует ли мне предать его смерти, господин?
Нет. Пока не надо. Продолжай допрос.
Он не заговорит, господин. Я в этом уверен.
И все-таки продолжай. Со всем тщанием, не упуская никаких способов.
Мукаи поклонился.
Слушаюсь, мой господин.
Каваками отправился в чайный домик.
А Мукаи вернулся в камеру пыток. Как он и предсказал, Годзиро не выдал никаких сведений, хотя ему поочередно ломали, дробили или удаляли различные части тела, а затем стали поочередно демонстрировать его же внутренние органы. Он кричал и плакал. Никакой герой на его месте не смог бы удержаться от этого. Но он ничего не говорил.
Уже глубокой ночью, в час быка сердце Годзиро содрогнулось в последний раз. Мукаи поклонился мертвому и мысленно попросил прощения. Он был уверен, что дух Годзиро простит его. Они оба — самураи. И каждый служил своему господину, как мог. Мукаи распорядился, чтоб тело захоронили с почестями, хотя и втайне.
Покинув камеру, Мукаи направился в сторону своих покоев, но не дошел туда. Убедившись, что за ним никто не следит, Мукаи скользнул в потайную дверь. Через несколько минут он уже очутился за стенами замка Эдо и быстро зашагал в сторону района Цукидзи, к княжеским дворцам.
