— Да, верно. Впрочем, зима — совсем другое дело.
— Возможно, зимой я обставлю эту комнату по-другому, — заметил Гэндзи, — в соответствии с рассказами лейтенанта Фаррингтона о его доме в Огайо.
При упоминании Фаррингтона хорошее настроение мгновенно покинуло Смита.
— Это, пожалуй, слишком хлопотно — возня не стоит результата, — сказал Смит. — Я бы вам посоветовал избрать один вариант и придерживаться его.
Смит реагировал так нервно потому, что подозревал, что Эмилия предпочитает Фаррингтона ему. В те краткие моменты, когда он заставал их вместе, он никогда не замечал в их поведении ничего, намекающего на близость или романтические отношения. Но и к самому Смиту она относилась без особого тепла. Поскольку Эмилия дала понять им обоим, что намерена выбирать между ними двумя, вывод был очевиден для Смита. Он не отказался от ухаживания потому, что не привык пасовать перед трудностями. Пока решение не объявлено во всеуслышание, всегда остается шанс.
И Смит держался за этот шанс, не потому, что он любил Эмилию, а потому, что он ее желал, как не желал никого и ничего в своей жизни. Она, несомненно, была самой красивой женщиной, какую он видел живьем, на портретах или даже в воображении. То, что он не любит Эмилию, его ни капли не смущало. Любовь — это для женщин и детей, а не для мужчин. Женщины подчиняются и зависят от чувств, а мужчины подчиняют и господствуют. Тоже, кстати, по Дарвину. Здоровый, энергичный мужчина — в точности как и здоровая, энергичная нация — постоянно борется за увеличение своей мощи и владений.
— Я кое-чего не понимаю в западной архитектуре, — сказал Гэндзи.
— И чего же? — поинтересовался Смит.
— Ее негибкости. Комната всегда служит лишь для одной цели. Мебель, однажды будучи поставленной, так и остается на одном месте. Вы находите это логичным?
— Нахожу, — сказал Смит. — Наши комнаты остаются такими, какие есть, потому что у нас много мебели и крепкие, прочные стены. Ваши комнаты изменяются по необходимости, потому что у вас мебели мало, а вместо стен — передвижные ширмы.
— Я вижу логику и в том, и в другом. Я спрашивал не об этом. Вы полагаете, что ваши обычаи логичнее наших?
— Если бы я мог высказаться честно, не нанося оскорблений… — начал было Смит и замялся.
— Я никогда не обижаюсь на честность, — сказал Гэндзи. Потом улыбнулся и добавил: — На самом-то деле, я прилагаю все усилия, чтобы не обижаться на преднамеренные оскорбления.
— Прошу прощения, сэр, — но я предполагал, что самураи всегда готовы ответить на малейшее оскорбление мечами.
— Да, и это — глупая и напрасная трата времени, сил и жизней. Это все равно как если бы вы позволили контролировать спусковой крючок вашего револьвера всякому, кто пожелал бы на него нажать. Вы станете так поступать?
— Конечно же, нет.
— Вот и я предпочитаю этого не делать. — Гэндзи слегка поклонился. — Пожалуйста, продолжайте.
— Западные комнаты логичнее японских, потому что столы и стулья логичнее их отсутствия. Мебель западного образца позволяет человеческому телу принимать более здоровые, более естественные позы для отдыха, а не страдать от напряжения мышц и нарушения циркуляции крови, вызываемых сидением на полу. Аналогично, крепкие стены куда более эффективно защищают человека от непогоды, насекомых и паразитов, и обеспечивают куда большую безопасность, чем стены из подвижных бумажных экранов. Я бы предположил, что последний аспект должен быть особенно важен для вас, поскольку вы — самурай.
— Безопасность зависит не от прочности стен, — возразил Гэндзи, — а от верности вассалов. Без нее меня не защитят даже несокрушимые стены из стали.
— Мой господин!
Во дворике появился Хидё, глава телохранителей князя Гэндзи и командующий войсками клана. А с ним — лейтенант Роберт Фаррингтон, атташе по делам военного флота при американском посольстве и соперник Смита, оспаривающий у него руку Эмилии Гибсон.
— Прошу прошения за вторжение, — сказал Фаррингтон и бросил враждебный взгляд на Смита. — Должно быть, я неверно истолковал ваше приглашение.
— Ничуть, — возразил Гэндзи. — Входите, пожалуйста.
— Прошу меня простить, господин Гэндзи, но я предпочитаю находиться где угодно, но не в обществе вашего нынешнего гостя.
— Где угодно — это именно то, куда мы собираемся. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам.
Смит встал, поклонился Гэндзи и смерял Фаррингтона столь же враждебным взглядом.
— Не утруждайте себя, адмирал. Я всегда готов уступить героям войны.
Смит едва ли не выплевывал слова, и это делало их куда более красноречивыми, чем непосредственный их смысл.
Гэндзи увидел, что Хидё слегка переместился, чтобы удобнее было выхватить меч и зарубить Фаррингтона одним движением. Два самурая, сидящих в коридоре, неотрывно следили за Смитом. Оба американца были вооружены револьверами. Поскольку Гэндзи относился к ним как к друзьям, он не требовал, чтобы они сдавали оружие, прежде чем приблизиться к нему — вопреки совету и к сильной тревоге своих вассалов. И потому всякий раз при визите Фаррингтона или Смита его люди постоянно пребывали в готовности нанести удар. Несколько более в готовности, чтобы чувствовать себя уютно. Американцы постоянно двигались, куда больше, чем японцы, и часто размахивали руками при разговоре. Эти непредсказуемые движения частенько заставляли телохранителей тянуться за мечом. Если бы Гэндзи заново представилась такая возможность, он попросил бы своих знакомых-американцев оставлять револьверы у входа — скорее ради их блага, чем ради собственного.
— Что ж, — сказал Гэндзи, — я полагаю, если один из вас откажется проехаться вместе со мною, Эмилии будет проще. Однако же, действительно ли это хорошо? Мне казалось, американские женщины высоко ценят возможность самостоятельно делать выбор.
Как он и ожидал, его слова захватили обоих американцев врасплох. Теперь они оба уставились на него, позабыв о сопернике.
— А при чем тут Эмилия? — спросил Смит.
— Она тут при всем, — ответил Гэндзи. — При мне, как при ее друге, и при вас, как при претендентах на ее руку.
— Прошу прощения, князь Гэндзи, — сказал Фаррингтон, — но я не понимаю, как с этим соотносится вопрос о том, поедем или не поедем мы с мистером Смитом или кто-то один из нас с вами на прогулку. Мы оба — ваши друзья, и мы оба стремимся завоевать руку Эмилии. Но отсюда вытекает, что нам с ним лучше не находиться рядом друг с другом без крайней на то необходимости.
— Ну наконец-то, сэр, мы с вами хоть в чем-то согласны, — сказал Смит. — А необходимость велит, чтобы мы вежливо, как джентльмены, распрощались друг с другом, как только обнаружим, что, по несчастливому стечению обстоятельств очутились в одном и том же месте.
Фаррингтон слегка, на западный манер, поклонился Смиту.
— Поскольку вы прибыли раньше меня, сэр, я не стану далее мешать вашей беседе с князем Гэндзи, — сказал он.
— Напротив, — возразил Смит, в точности так же поклонившись своему сопернику, — поскольку я уже имел возможность побеседовать с ним, ясно, что это я должен уступить вам.
— Позволю себе с вами не согласиться, сэр, — заявил Фаррингтон.
Гэндзи вздохнул. Они снова зациклились друг на дружке, позабыв о нем. Он был человеком терпеливым, но их постоянные перебранки превышали пределы его терпения. До чего же все-таки американцы отличаются от японцев! Были бы они самураями, они бы уже несколько месяцев назад подрались бы на поединке и проблема была бы решена. А так они лишь обменивались пустыми, бессмысленными словами. Конечно же, прежде всего, ни один разумный самурай не стал бы тратить столько сил из-за какой-то там женщины, и уж точно из-за женщины, подобной Эмилии, то есть, не имеющей ни ранга, ни богатства, ни каких-либо политических связей.
