Даже новобранцы слушали эту галиматью без особого доверия. Бывалые фронтовики, успевшие нанюхаться пороха, попросту рассвирепели. Часов от замполитовского бреда и вовсе растерялся и не знал, как поступить. С одной стороны, Гаврилей болтал глупости о вещах, в которых ни хрена не смыслил. А с другой — не придерешься, потому как говорил политически правильно. Не возражать же, что немецкий солдат подготовлен лучше нашего, да и оружие у них не хуже…
К счастью, караван выбрался в открытое море, где разгулялся шторм, пароходы раскачало волной, и всем сделалось не до политпросвещения. Кто валялся в кубриках, кто через леера перегнулся. Гаврилей, едва ли не впервые увидевший море, был и вовсе в обморочном состоянии.
На Леху, с его морской биографией, качка действовала слабо. Тошнило, конечно, ничего не скажешь, но терпимо. Печально поглядев на позеленевших однополчан. Алексей покинул переполненный душный кубрик, немного отдышался на палубе и спрятался от мокрого снега на мостике.
Капитан парохода Аристарх Тимофеевич — крепкий старик в бушлате поверх теплой водолазной фуфайки, оказался давним другом семьи, помнил обоих старших Часовых — Анисима и Николая.
— И брательник твой, старший сынок Анисима, тут поблизости, — сообщил капитан. — Штурманит на крейсере.
— Вот здорово! — обрадовался Леха. — На котором крейсере?
— Не могу знать, — разочаровал его Аристарх Тимофеевич. — Имена кораблей только на бескозырках пишутся, а он-то — комсостав, в фуражке ходит. Да и не смогли мы толком поговорить — Евстигней лишь успел сказать: дескать, он теперь, как и Никодим, на крейсере штурманом ходит.
Цензура не пропускала даже намека на военную тайну, а эзоповым наречием немного скажешь. Алексей знал, что его старший брат служит на Северном флоте, Но про крейсер услыхал впервые. Но главное, что живы оба — и Никодим, и Евстигней. Настроение стало получше.
— Хороший у вас пароход, много груза и людей придает, — весело сказал Алексей. — И та парочка хорошо волну держит.
— Британские, — сообщил старый моряк. — Перед войной пришел к нам в Босфор английский флот сдаваться — вот и достались Черноморскому флоту войсковые транспорты. Те два прежде назывались «Лайон» то есть «Лев», и «Лорд Генри Олди». А моя «Ольга» были «Бригадир Кристофер Рид». Вроде бы получил пароход имя в честь героического уланского командира, порубавшего немало американских повстанцев, когда те восстание за независимость устроили.
— Англичане это умеют, — признал Часов. — Помним как они зверствовали у нас на Севере в Гражданскую.
— Мы на юге их тоже не добром запомнили, — капитан парохода умело помянул британцев по матери. — Ну так вот, значит, дали корабликам имена наших советских героев. У нас-то героев хватает, на много эскадр и флотилий хватит.
— Героев должно быть много, — провозгласил Алексей. — Скажите, Аристарх Тимофеевич, как там сейчас, в Крыму?
— Известно как — стреляют, бомбы кидают. В Феодосии-то еще ничего, крейсера с эсминцами прямо к пирсам причалили, чтобы десанты высадить. А в Керчи, рассказывают, морская пехота шла к берегу по грудь в ледяной воде. Плохо там — в Керчи и в Камыш-Буруне — четвертый день в портах бьются, не могут немца отбросить.
Подробностей о положении на плацдарме в Феодосии старик не знал. Сказал только, что бои теперь идут за городом, и с каждым рейсом корабли увозят много раненых.
Еще капитан поведал, что немецкие самолеты часто бомбят корабли в порту и на подходе. Словно в подтверждение его слов, из рваных туч штормового неба вывалились бомбардировщики. Корабли охранения откликнулись огнем зениток, заработали скорострельные пушечки и спаренные пулеметы «Ольги». Не обращая внимания на распухавшие вокруг бутоны разрывов, «юнкерсы» пролетели над караваном. Часов увидел, прямо по курсу, совсем близко от форштевня, поднялся столб воды, вторая бомба взорвалась за кормой.
В следующий заход немцы разделились — три машины атаковали боевые корабли конвоя, а другая тройка спикировала на транспорты. Один «юнкерс» не вышел из пике, едва не врезавшись в сторожевик, однако бомбы кучно разорвались вокруг «Винодела», и на корме прохода начался пожар. Разгоралось пламя и на одном из эсминцев.
На этом воздушный налет закончился — то ли фашисты израсходовали все бомбы, то ли сбитый самолет внушил им идею прекратить игры со смертью.
— Легко отделались, — прокомментировал Аристарх Тимофеевич. — Еще в порту встретят. Одна надежда, что дождь или снег бомбить помешают.
Встревоженный Часов расспросил старого моряка про крымскую погоду, забеспокоился еще сильнее и бросился искать главного в полку знатока курортных мест. Зарембу он обнаружил в кубрике — начштаба тихо постанывал на ящиках из-под патронов. Хозяйственный, как все дети гор, Черкесиани доставал из вещмешка лимоны, кромсал складным ножом на неровные дольки и раздавал страдальцам. Заремба высосал, морщась, кислый сок и сообщил удивленно:
— Кажись, полегчало. Васико, дай добавку.
— Подожди, других лечить надо…
— Отдай ему мою долю, — распорядился Часов и, когда начштаба прожевал цитрусовый ломтик, сказал: — Майор, ты должен знать, какой грунт в Крыму.
— Суглинок, — моментально ответил Заремба. — Воду впитывает, как губка. Сейчас около нуля, грунт промерзлый, крепкий. А как зарядит дождь — сапоги в жирной глине увязать будут. Ногу выдернешь, а подошва там останется… Ну, это беда для пехоты, а танки, как говорится, грязи не боятся.
На танкистов его рассказ произвел очень неприятное впечатление. Некоторые даже забыли о качке. Сазонов пробормотал:
— Знаем эту мокрую глину — на каждую гусеницу намотается пласт в пять тонн весом.
Авербух поддакнул:
— Силовые передачи сгорят, трансмиссии порвутся, ролики сотрутся вдребезги, про фрикционы вообще молчу.
— Короче говоря, воевать надо, пока распутица не пришла, — подвел итог Алексей.
Мягкое покачивание с борта на борт убаюкивало. Подыскав свободное место в углу, Часов привалился к переборке и захрапел. На войне, как на войне: надо пользоваться каждой секундой для отдыха — потом не получится. Может быть, и вовсе никакого
В бухту Феодосии вошли поздно ночью. Над городом метались лучи прожекторов, рвались зенитные снаряды, противник обстреливал порт минометами, гудели моторы «мессеров» и «юнкерсов». Ветер швырял в лицо мелкую снежную крупу, пытался просочиться холодом; под полушубок и комбинезон. Отделенный от швартующейся «Ольги Громыко» несколькими пустыми причалами горел какой-то пароход.
— «Красный Профинтерн», — печально произнес Аристарх Тимофеевич. — Третий день потушить не могут.
Кавалерия спускалась по трапам в носовой части корабля, пехота — с правого борта, а танки и пушки сгружали портовыми кранами с кормы. Выкрашенные в белый цвет стальные громадины неторопливо плыли по воздуху, обмотанные стальными канатами. Колесные машины скатывали на причал по трапу. Экипажи прогревали моторы, готовясь выводить технику с территории порта.
В самый напряженный момент, когда неудачно зачаленный ИС едва не свалился в воду и все были на нервах, то есть громко матерились, к танкистам подбежал молодой старший лейтенант. Он представился адъютантом штаба корпуса и почему-то искал командира 56-й танковой бригады. Часов представился и, припомнив, что какая-то часть на легких танках Т-26 действительно грузилась в Анапе на транспорт «Громов».
— Про вас нам ничего не сообщали, — растерялся парнишка-старлей. — Ну все равно, поехали в штаб, комкор разберется.
Как раз заканчивалась выгрузка очередного танка, а гусеницы «сталинского мамонта» громыхнули, коснувшись бетонных плит, Алексей повернулся к адъютанту и сказал:
