сорвиголов порой приносили достаточно интересные штуки, но большая часть оставалась где-то там, будучи заведённой своим любопытством (а порой и нечистыми на совесть учителями) в мир иной. Он как никто знал, что выбор между «идти вперёд» или «отступить» в этом месте нужно трактовать как «умереть или остаться в живых». С поправкой, если под «отступить» не подразумевается «умереть».
Заходили к нему и люди подневольные, ставшие таковыми либо в силу особенностей маргинального социума, в котором им довелось родиться и расти, либо же такие, кому за периметром жизни не было. К последним Борщ относился особенно настороженно — вид их нередко был угрюм, а взгляд зачастую походил на взгляд затравленных зверей. Об обстоятельствах, сделавших их такими, он предпочитал не спрашивать, признавая право рассказать про это им самим, буде возникнет желание. Если те же маргиналы достаточно часто становились жертвами своих собственных неосторожности, показной самоуверенности и гипертрофированного чувства собственной важности, то вторые, казалось, были начисто лишены данных качеств, не переставая быть при этом крайне опасными своей непредсказуемостью, корни которой росли из их параноидальной скрытности. Ни о каком взаимном доверии между Борщом и ними речи быть не могло, впрочем, ему оно нужным и не было.
Но то были одиночки, с которыми Борща почти всегда связывали исключительно товарно-денежные отношения. Другое дело «контрабасы», «сектанты» и «ботаники» — с этими отношения выходили на качественно иной уровень, поскольку затрагивались истинные причины пребывания Борща на Аномальных территориях, а именно передача информации (и не только) о состоянии дел в этом месте за периметр и наоборот. Институт, в бытность свою международным проектом, создал своего рода перевалочную базу, на которой экспедиционные отряды могли бы в случае чего найти прибежище. Молодому Боре Борщевскому, у которого администраторские качества всегда преобладали над весьма посредственными талантами учёного, предложили достаточно выгодный контракт на год, который он, позарившись на действительно большие деньги, и подписал, за что позже неоднократно себя ругал.
Его мама, Сара Моисеевна Гольдштейн (фамилию Борщевский взял отцовскую, не смотря на то, что официального оформления отношений у родителей не было), времени даром не теряла, и пока молодой Борис рвал жопу на Аномальных, не уставая проклинать тот день, когда он согласился на «выгодное» предложение, подыскала для своего сына невесту из хорошей семьи. Боря маму любил и не стал печалить её известием о том, что внуков ей вряд ли светит увидеть, потому что «… какой-то кусок радиоактивного говна со сдохшим дозиметром таки додумался притащить на базу другой кусок радиоактивного говна, немного поменьше, но фонящий так, шо мухи дохли на подлёте…» Мухи и правда дохли, и вместе с ними до кучи сдохли борины качества как быка-производителя. Именно после того случая на всех базах ввели дополнительный контроль, а в институтских компах сделали дублирующий контур фунции определения излучений, только Борщевскому это уже было без разницы. Его лечили и небезуспешно, но после произошедшего возник у него пунктик, что подарочек Зоны присоединится к тому наследству, которое он собирался оставить своим будущим детям и вот этого-то он не желал категорически.
Получив после лечения заслуженный отпуск, он поехал домой, где любящая мама «..уже всё обставила..». Боря маму уважал, огорчать он её не любил, потому лихорадочно, смоля сигареты в тамбуре поезда одну за одной, думал, как бы ему так описать место своей работы, чтобы не подумали чего. Контракт он продлять не собирался, хотя ему и предлагали (денег, вместе с компенсацией за подорванное здоровье он получил прилично, а всех денег, как известно, не заработаешь), но надо было что-то придумать про то, чем он занимался последний год. Особенно если возникнет вопрос «…Боря, ты куришь?», поскольку курить он начал именно на Аномальных.
Маминым планам сбыться было не суждено — вернувшийся Борщевский совершенно не походил на того Бореньку, который год назад уехал «..в небольшую командировочку..». Помолвка не состоялась, но чтобы как-то компенсировать это, Борщевский на честно заработанные своим трудом и яйцами (но про этот эпизод маме знать было совершенно необязательно) деньги устроил себе и маме совместный круиз по Средиземноморью. Мама осталась довольна, Борщевский же и того больше, потому что, как было сказано ранее, маму он любил, уважал и старался её не расстраивать. По окончании отпуска он вернулся в институт в отдел хозяйственного планирования, где к нему приклеился ореол героя, побывавшего и выжившего там, куда никто из хозяйственников ехать не собирался ни за какие коврижки (история про борщёвы яйца, по всей видимости, каким-то образом вышла за пределы Аномальных). Жизнь потекла неспешным чередом, мама своих попыток найти любимому сыну достойную невесту не оставила и казалось, что всё наладилось.
Через полтора года мамы не стало. Для Бориса это был чудовищный удар, особенно если учесть, что была она для него не просто родственной душой, а всей его жизнью. Неделю после похорон он ходил по отделу сам не свой, пока его начальник, бывший в курсе отношений в их семье, не заявил, что ему в отделе зомби не нужны и чуть ли не насильно загнал его в один из институтских подмосковных пансионатов, попутно оставив в номере ящик водки «..для поправки душевного здоровья…». Заведующий пансионатом хоть и имел с борщёвским начальником прекрасные отношения, подобного не одобрил, однако сменил гнев на милость узнав, кто за год поднял самый удалённый институтский форпост на Аномальных и почему этот кто-то находится сейчас здесь. Борщевскому обеспечили условия полного комфорта.
Борис заперся в номере и запил. Заведующий пансионатом приказал его не беспокоить, попутно распорядившись о доставке еды прямо в номер, дабы отдыхающий своим сизым видом не наводил ужас на прочих отдыхающих и лечащихся.
В какой-то момент Борщевский обнаружил себя рассматривающим альбом с фотографиями, сделанными на той самой поднятой им с нуля базе. ЕГО БАЗЕ. Глядя на эти фотографии, он думал, что за тот нелёгкий год то место стало для него вторым домом. Домом, в котором можно укрыться от непогоды и жизненных передряг, где всегда нальют горячего, холодного и горячительного. Где всегда приютят усталого скитальца, положившего свою жизнь на алтарь науки, если надо — полечат, если возможно — вылечат, но точно накормят, обогреют и уложат спать, потому что не исключено, что завтра ему снова на выход. В те времена Борис порой жалел о том, что предпочёл науке хозяйственную часть, поскольку всегда немного завидовал тем ребятам, которые отправлялись с его базы на поиски загадок и чудес, нередко возвращаясь с удивительными и необычными предметами. Борщевский вспоминал то время и радовался, поскольку знал, что в том месте он был реально нужен людям, делал большое дело и вот если бы сейчас ему предложили такой же контракт…
Прошение о переводе обратно на Аномальные было первым, что он сделал, вернувшись из пансионата. А уже через месяц в ворота форпоста въехал институтский бронетранспортёр, из которого даже не вышел, выпорхнул человек, вид имевший, как если бы он возвратился домой. Человек вдохнул воздух полной грудью и улыбнулся. Борис снова был на Аномальных. «О, Борщ вернулся!» — было первое, что он услышал. «Вот я и дома» — подумал Борщ. …
— Завадского выкормыш, значит — вид Борщ приобрёл озадаченный. — Сколько не пытал я, юноша, вашего профессора на предмет, почему «весёлая картошка» даже вырастая на радиоактивных полях не фонит, так он мне и не рассказал. Идём в мою нору, там спокойно поговорить сможем. Гвоздь, ты только комсомольцев своих тут оставь, им за счёт заведения сейчас выставлю. Разговор, как ты понимаешь, не для чужих ушей.
Личный свой кабинет Борщ обустроил в подвале бывшей заводской столовой в одной из служебных комнат. Наличествовало в ней несколько шкафов с древними и разномастными папками, присутствовал и телевизор. Макс не мог не приметить работающий холодильник, чему поначалу удивился, а рассмотрев его внимательнее, удивился ещё больше — питался холодильник от аккумулятора институтского производства. Но особенно поразил его старый дисковый телефон в эбонитовом корпусе, стоящий на столе. Заметив его взгляд, Борщ хмыкнул, поправил очки, поставил греться чайник, сел за стол и поднял крышку старого и видавшего лучшие годы ноутбука.
— Гвоздь, давай начистоту, — Нимову показалось, что Борща словно подменили. — Времена такие настали… в общем я в твою легенду про героическое бегство с кордона не поверил сразу ещё тогда. Ну не похож ты был на беглеца. Играл хорошо, в роль вжился — сам Станиславский бы поверил, но не я. Чего ты там вынюхивал — дело не моё, учитывая, что артефакты ты мне исправно таскал, делам моим не мешал и на дороге не становился. Я потом на всякий случай справки навёл у твоих… не не, дослушай, — остановил он Гвоздя, увидев, что тот собирается что-то сказать, — у меня ж на кордонах тоже завязки есть. Вернее были. Сдало тебя, Тихонов Семён Владиславович, твоё командование с потрохами, когда у них подвижки
