— То, что сейчас происходит, можно смело называть военным временем. Вы наверняка догадываетесь, кто пришёл по наши души на ТочПриборМаше, — в голосе Бирюкова прорезалась злость. — Половина моего отряда осталась в его стенах, причём большая часть не умерла, что было бы для них легче, а шатается по заброшенным корпусам с пустым взглядом и без малейшей возможности возвращения к нормальной жизни. Возможно, с возрастом я изменю своё отношение к этому факту, но не сейчас.
— Вы знали на что идёте…
— Знали, именно знали. И всё равно пошли, потому что, как вы наверняка уже знаете, ни одному из нас нормальной жизни за периметром не будет и вам в том числе. Особенно вам. Вы готовы защищать тот мир, который вас использовал и выкинул как скомканную салфетку?
— Не мир. Государство. Нас отверг не мир, а государство.
— В данном случае разница не существенна. Мы не хотим бегать всю жизнь от властей. Здесь у нас есть шанс жить так, как того хотим мы, там же у нас такого шанса нет. Я по-прежнему не могу понять ваше упорство в нежелании изменить мир к лучшему.
— Это будет даже не геноцид. Вы изуродуете всё живое на планете.
— И что? Какая разница тем, кто автономно живёт внутри периметра, что происходит за его пределами? Нас всех использовали и списали, когда Институт пошёл наперекор интересам деляг. Мир умрёт, но одновременно с тем и возродится, оставив шлак и лишнюю биомассу в своём прошлом. Вы ценны для будущего мира как один из его отцов.
— Ты говоришь как нечеловек.
— Наоборот. Я говорю именно как человек, а не как тупая и обросшая жиром скотина, все жизненные интересы которой сводятся к пожрать, посрать и поспать. Ах да, ещё оттянуться у телевизора.
— Да да. Существует только два цвета, белый и чёрный…
— А ещё существует остановившийся в своём развитии мир. Мир, жители которого ещё полвека назад стремились покорять космос, а ныне ставящие своей целью захапать побольше жизненных благ для себя любимых. Мир, жители которого грезили о создании общества, в котором счастливы были бы все, а ныне заботящиеся только о себе, и хорошо, если при этом они не забывают о самых самых своих близких. Мир, в котором на учёных стали смотреть как на чудаков, при этом возведя барыг в ранг идеала. Мир, в котором люди когда-то стремились ввысь, а ныне разрастаются вширь. Мир, жители которого жаждут истреблять себя самих, попутно загаживая свою среду обитания. Что будет плохого в том, если мы им в этом слегка поможем?
— Вот уж не знал, что ты у нас философ, — с издёвкой произнёс Тенёв.
— Не ёрничайте, Марк Александрович, — колкость профессора Бирюков пропустил мимо ушей. — Не вы ли мне говорили, что миром должны управлять учёные?
— Вот именно, что управлять миром, а не радиоактивной помойкой, в которую вы собираетесь его превратить.
— Если бы не горстка выживших из ума старых маразматиков, полагавших, что ускользающую от них власть нужно удерживать любыми средствами, поскольку кроме как отдавать тупые указания они не были способны больше ни на что, то не возникло бы не то, что Аномальных Территорий, но не случилось бы и Первого Взрыва.
— Представляешь, историю возникновения Аномальных я тоже учил. Вот только объясни мне, чем в таком случае группа сумасшедших маньяков от науки, готовых принести ради своих идей в жертву весь мир, лучше тех старых маразматиков?
— У этих, как вы их называете, маньяков, есть идея сделать мир лучше, очистив его от биологического балласта. У их оппонентов, назовём их так, кроме жажды власти и денег нет ничего. Им, по большому счёту, плевать на то, что будет с теми, кто находится ниже их по социальной лестнице. Уверен, что если бы они могли получить выгоду от гибели мира — такой возможности они не упустили бы наверняка. Бирюков присел на стул и продолжил.
— Вот вы говорили красивые вещи про любовь ко всем людям. А почему те, по чьей вине произошёл Первый Взрыв, не задумались о том, что будет с оказавшимися в зоне выброса? Почему те, по чьей вине произошёл Второй Взрыв, не задумались об этом также? Можно пожертвовать людьми как винтиками, как ненужными игрушками, как тараканами? А ведь у этих людей тоже были жизни. Большая политика, борьба с учёными-вредителями, всеобщее благоденствие? Вот только что изменилось после этого? Стали жить лучше? Не особенно. Стали люди сами по себе лучше? Спорно. Стоило ли это всех тех жизней, принесённых в жертву одним приказом человека, который, отдавая этот приказ, преследовал исключительно свои шкурные интересы? На мой взгляд, не стоило и вы знаете, что если бы не чудо, то и моя жизнь закончилась не начавшись. Если бы не полковник Никонов, то того полуголодного и еле живого от страха малыша, которого он вытащил из жилого блока, где в соседних комнатах к тому моменту уже бесновались мертвяки, ещё недавно при своей жизни бывшие его семьёй, не было бы. И делал он это не по приказу, а потому что… не знаю почему, у него спросите. Точно знаю, что приказ у них был совершенно не такой — покинуть Зону выброса.
Слезинка ребёнка особенно остро воспринимается, когда являешься этим ребёнком сам. Вас ведь никогда не называли в кадетском корпусе мертвяцким отродьем, вменяя в вину лишь то, что волей случая довелось оказаться на заражённой местности и каким-то чудом выжить там, где не выжил никто. Когда на уроках читают лекции о доброте, всеобъемлющей любви и равенстве, а по их окончании за твоей спиной шепчутся и сторонятся как прокажённого. Причём не только одноклассники, но и учителя. Даже те, которые старались вбить в наши головы идеи о доброте, любви и равенстве. Я ведь видел разницу в отношении к себе и к другим. У тех, нормальных, были родители, у меня же не было никого. Что хуже всего — я знал, как они погибли. Вы сами как считаете, что лучше — смерть, или нежизнь мертвяков? Знать, что твои родители ходят где-то там. Знать, что даже если случится чудо, и ты сумеешь оказаться рядом с ними, то они тебя не только не узнают, но попросту съедят. Знать, что исцелить их невозможно, поскольку жизни в их телах попросту нет. Почти нет, как вы понимаете, хотя на результат это не влияет. Вы ради этого мира предлагаете мне пересмотреть позицию по известному нам обоим вопросу? Даже если предположить, что вы меня переубедите, сумеете ли вы переубедить моих ребят? Их истории от моей не сильно отличаются. Кто виноват в случившемся — мы знаем, но вот кто бы объяснил, в чём виноваты мы?
— Бирюков, к чему сейчас эта патетика? Если не хочешь меня убивать, так уважь пожилого человека и отвяжи меня от стула.
— Чтобы вы сразу же попробовали вцепиться мне в горло? — усмехнулся тот. — Я всё же хотел бы разобраться, что это за тело лежит в углу. В атаке он участия не принимал и я полагаю, что именно по вашей милости пребывает сейчас в отключке. Вы уж не обессудьте, но мы на товарища дополнительно наручники надели — очень уж серьёзная у него броня, а насколько он для нас опасен нам пока не известно. Тимохин, оживи существо. Раздались приближающиеся шаги, затем последовал удар в живот. Макс застонал.
— О, просыпается, — злорадно заметил тот, кого назвали Тимохиным. — Командир, я его ко второму стулу привяжу. Клиента ласково разговорить, или с профилактическими мероприятиями?
— Хлипкий он какой-то, — с сомнением в голосе произнёс Бирюков. — Броня вроде серьёзная, а сам хлипкий. Привязывай, там разберёмся. Макса ухватили за шкирку и потащили волоком на центр комнаты.
— Оставьте парня в покое, — подал голос Тенёв, — он наш, институтский, да и вообще здесь случайно оказался. Ему бы сейчас…
Глаза Тенёва начали мутнеть, и изо рта у него потекла тоненькая струйка крови. Тимохин поначалу застыл, затем огласил помещением надрывным мычанием, подошёл к стене и начал биться об неё лбом. Бирюков с пустым взглядом опустился на колени, как если бы ему на спину положили бетонную плиту, на его лице выражения сменялись одно за другим. Остальные бойцы группы частью попадали, а частью начали вести себя так, как будто внезапно сошли с ума.
В глазах всё стало серым и начало двоиться, в ушах появился тонкий писк. Макс ощутил укол в запястье. Вспомнив про комп, он посмотрел на его экран — там отображались высокий уровень пси-фона, а также индикация работы медицинского модуля, уже традиционно вбросившего в кровь своему хозяину все стимуляторы, которыми он был заряжен. Как и тогда на автостоянке, время начало замедлять свой ход. Движения окружающих приобрели неторопливость и вальяжность.
