что ему говорить кающейся, как будет он задавать ей вопросы, как будет поучать и какое наложит на нее покаяние?
Она начала исповедываться, как все другие, но ксендза испугали следующие ее слова:
— У исповеди я была два года тому назад, приобщаться ходила, но покаяния не отбывала.
— Почему? — спросил ксендз, а сам в это время подумал, что два года не исповедоваться — смертный грех и что эта исповедь будет очень долгой и путаной.
— Потому, — ответила кающаяся, — что ксендз велел мне читать по четкам молитвы, а я совершенно не в состоянии пятьдесят раз повторять одни и те же слова.
— Могу я рассказывать свои грехи? — спросила она, после непродолжительного молчания.
— Прошу…
— Отец-духовник, я великая грешница, но не знаю, с чего начать.
— Прошу рассказывать все подряд…
— Во-первых, я должна признаться, что не люблю своего мужа. Он слишком стар для меня и не способен к супружеской жизни. Я не могу быть ему верной, потому что еще молода и не в силах противиться своим желаниям.
Она замолчала, видимо, ожидая вопросов.
— Приходилось ли нарушать супружескую верность? — спросил ксендз.
— Да. Со времени последней исповеди у меня постоянно был любовник.
Ксендз Васарис только по прочитанным романам знал, что означает иметь любовника. Он знал из богословия, что в тех случаях, когда греховный образ жизни продолжается долгое время, необходимо определить характер и число отдельных грехов. Поэтому он снова спросил:
— Как часто случалось грешить?
— Как это? — удивилась баронесса. — Я не понимаю вопроса.
Ксендз пожалел, что спросил ее об этом, но делать было нечего, пришлось объяснить:
— Я хотел спросить, часто ли приходилось грешить плотским грехом с лицом другого пола?
— Разве так необходимо рассказывать это?
— Необходимо.
— Обычно мы встречались два-три раза в неделю. Бывало, что и чаще.
Во время этой беседы Васарис напрягал всю силу воли, стараясь не поддаваться чисто человеческим чувствам и мыслям. Как хорошему знакомому баронессы ему было интересно узнать подробности ее интимной жизни. Как влюбленный, он испытывал чувство просыпающейся ревности и разочарование — оттого, что она оказалась хуже, чем он думал. Но Васарис знал, что, если он сойдет с официальной позиции духовника, все будет испорчено, он сам запутается в опасной казуистике и, чего доброго, его же осмеют. Однако долг исповедника позволял ему задать еще один вопрос, имеющий для него значение, как для знакомого и влюбленного.
— Все это вы делали по своему желанию и сознательно?
— Да, ксендз. Это была самая счастливая пора моей жизни. Я жила точно в прекрасном сне. Я знала, что это грешно, но что значит грех, когда ты счастлива? Лишь когда все прошло, я почувствовала раскаяние. Я знаю из катехизиса, что совершила тяжкий грех, но не чувствовала этого. Я ведь никого не обижала, даже своего мужа. Он обо всем догадался, но был очень корректен. Он не ревнив и предоставляет мне полную свободу. Тем не менее я раскаиваюсь в своем грехе и прошу дать мне разрешение.
Ксендз подумал, что за два года должно набраться и побольше грехов, да и в отношении тех, что она рассказала, следовало еще многое выяснить. Но как к ней подступиться? Ни один вопрос не шел ему на язык, — он боялся попасться в какую-нибудь неведомую ему ловушку или показаться наивным и мелочным. Ксендз ограничился поэтому одним вопросом:
— Больше ничего не вспомните?
— Не знаю, грех ли это: я поцеловала два раза ксендза. Васарис помертвел. Не придумав ничего более внятного, спросил:
— Зачем?
— Он мне очень нравился. Я начала влюбляться в него. О, прошу вас не осуждать меня. Это было очень чистое чувство. Мне кажется, в последнее время оно охраняло меня от худших грехов. Зимой у меня бы опять был любовник, этому благоприятствовала вся обстановка. Но стоило мне вспомнить этого ксендза, и уже не хотелось думать ни о каких любовных связях.
Васарису было известно, что священник, дающий разрешение лицу, вместе с которым участвовал в совершении плотского греха, навлекает на себя самую страшную церковную кару — отлучение. Но поцелуй баронессы был только легким грехом. Поэтому, не углубляясь в подробности, он пошел дальше:
— Еще что вспомните?
Но баронесса не хотела идти дальше.
— Я и теперь люблю того ксендза. Скажите, пожалуйста, это грешно?
Васарис ответил так, как ответил бы всякий другой на его месте. Однако он чувствовал, что ответ этот связал их обоих новой нитью.
— Любить не грешно, но это опасно. Еще что вспомните?
Но больше баронесса ничего не вспомнила. Она признавала только два рода грехов: запретную любовь и зло, причиняемое ближнему. Грехи первого рода она вспоминала с удовольствием и раскаивалась в них лишь по долгу христианки. Грехов второго рода она избегала или делала вид, что избегает. Остальные грехи она либо считала вульгарными, почти неприемлемыми для женщины аристократического воспитания, либо вовсе не считала грехами. Поэтому ее исповедь всегда отличалась простотой и краткостью. На замечание ксендза, что ходить к исповеди реже, чем раз в год, — смертный грех, она удивленно ответила:
— Ах, ксендз, в первый год я не находила у себя никаких грехов. Правда, у меня был любовник, но я не чувствовала, что поступала дурно, когда любила его. Все равно я бы не рассталась с ним. Как же я могла идти к исповеди?
Ксендз, видя, что имеет дело с весьма своеобразной совестью, дал ей разрешение от грехов. И разве он бы отважился прогнать от исповедальни госпожу баронессу?! Ударяя себя в грудь, она опустилась на колени, когда он постучал ей, встала и потянулась целовать ему руку. Васарис думал, что сгорит со стыда, и едва успел подсунуть ей для поцелуя крест эпитрахили. Баронесса была в черном скромном платье, лицо ее прикрывала маленькая вуалетка. Вскоре ксендз Рамутис начал причащать. Баронесса благоговейно подошла к барьеру, приобщилась и, опустившись в сторонке на колени, стала читать молитвы по молитвеннику. Богомолки с любопытством следили за каждым ее движением. По окончании службы баронесса вышла из костела и пешком отправилась в усадьбу. В парке ее встретила госпожа Соколина.
— Ах, душенька, я думала, тебя похитили цыгане или ты сбежала с тайным любовником. Смотрю, восемь часов, а у тебя постель успела остыть. Я так перепугалась! Что означает этот ранний променад?
— Не беспокойся, милая, я была у исповеди. Вот и все.
— У ксендза Васариса?
— Конечно. У кого же еще?
— Ах, как я не догадалась! Моя петербургская приятельница-католичка говаривала, что такие вот духовные рандеву иногда бывают очень занимательными. Ну, рассказывай.
— Да нечего и рассказывать. Он был очень официален и задал один вопрос, которого я, признаться, от него не ожидала, потом велел прочесть литанию всех святых и разрешил от грехов.
— И это все? — разочарованно спросила госпожа Соколина.
— Еще сказал, что любить ксендзов не грешно, а только опасно.
— Я тоже такого мнения. Ведь они так истосковались по женщине.
—
Взявшись за руки, они пошли завтракать.
Для ксендза Васариса эта исповедь навсегда осталась загадкой. Он не раз пытался ответить на вопрос, что привело баронессу к нему в костел? Правда, исповедь была оригинальная, но считать ее лишь комедией, капризом, причудой или флиртом у него не было оснований. Она исповедалась в грехах, держала себя степенно, ничего двусмысленного не сказала. Скорее всего, думал он, это был своеобразный порыв
