если она способствует укреплению принципов нравственности и чувства долга, в противном же случае пусть бы ее вовсе не было. Основная мысль мне пока еще неясна.
— Ксендз профессор, — миролюбиво обратился к нему редактор, — не станем затевать напрасных ссор не на тему. Я с вами согласен только в одном: мне тоже неясна основная мысль.
— Это потому, что мы слышали только план, а идея, конечно, станет ясна из текста, — сказал Кальнюс.
— Прошу слова, — неожиданно зазвенел голос Ауксе.
— Просим, просим! — раздалось отовсюду, и все повернулись к ней.
— Окончание драмы и мне неясно, — начала Ауксе, — но смысл ее мне понятен.
— Вот что значит женская интуиция, — заметил Индрулис.
— Пусть это будет интуиция. Мне кажется, что идея драмы такова: человек еще со времен древности стеснен в своей жизни многими предрассудками, которые часто мешают нам проявить себя, пользоваться своими способностями. Смысл этих предрассудков нам уже не всегда понятен, но они настолько укоренились в нас, что если мы пытаемся нарушить их, то нередко страдаем, а порою и гибнем. Жрица, например, давала обет безбрачия. Какой в нем смысл? Поэтический? Сентиментальный? Никому от него не было никакой пользы. Между тем, когда молодой король полюбил ее и женился на ней, то почувствовал, что жизнь его стала богаче и он сделал много добра себе и людям. И все же за то, что он убедил ее преступить обет безбрачия, они не только должны были погибнуть сами, но еще и навлекли проклятие на своего сына. Какой бы приговор ни вынес сын-судья, он все равно будет несчастлив: если осудит — от скорби, что погубил родителей, если оправдает — потеряет покой оттого, что он оскорбил богов. Вывод мне кажется ясен: следует искоренять из жизни принципы, которые, будучи сами по себе бесплодны, мешают нам отдать все свои способности на благо общества и, наконец, обрекают нас на бессмысленные муки.
Редактор зааплодировал:
— Браво, браво! И я того же мнения.
Но профессор Мяшкенас агрессивно насупил брови.
— Прошу прощения, но не соблаговолите ли вы ответить мне, какие принципы плодотворны и какие нет? Скажем, в древности обет целомудрия давали жрицы, а в наши дни ксендзы и монахини. Можно ли сказать, что этот обет бессмысленен? Где же критерий? Разве только материальная польза определяет плодотворность принципов? Вот, господа, основные вопросы.
— Конечно, — согласился редактор, — но, споря о них, мы уклоняемся от темы. Вернемся к драме Васариса. Слова Ауксе Гражулите и возражения профессора Мяшкенаса только подтверждают то, что хотел сказать я, а именно: Васарис написал прекрасную драму, но допустил ошибку, перенеся действие в какую-то неопределенную древность и изобразив экзотические персонажи, вместо того, чтобы осуществить свой замысел в обстановке наших дней и показать современные отношения. Тогда нам было бы понятней, насколько позитивны принципы, породившие этот конфликт.
— Это опасно! — крикнул кто-то из сидящих в углу.
— Многие бы узнали себя в выведенных персонажах, — добавила госпожа Генулене.
— Особенно потому, что автор — ксендз, — снова отозвался кто-то из угла.
«Дурак», — подумал уязвленный Васарис и осторожно оглянулся на Ауксе, но, встретив ее взгляд, отвернулся. Ауксе снова обратилась к хозяину.
— Можно продолжать? Я не совсем согласна с господином редактором. Мне, например, очень нравится экзотическая старина, на фоне которой развертываются героические подвиги, кипят сильные чувства, сталкиваются необузданные страсти. В этой экзотической старине много поэзии, настроения, она дает большой простор фантазии, меж тем, как взяв настоящее время, автор должен был бы считаться с современной психологией, с повседневным бытом, который нам так хорошо известен, что любое расхождение с действительностью нарушило бы иллюзию, и мы бы воскликнули: нет, так не может быть! Я еще не кончила, но боюсь, не заболталась ли?
— Просим, просим!
— Итак, будем говорить откровенно. И сегодня, как сказал профессор, существуют монахи и священники, связанные соответствующими обетами. И сегодня некоторые из них влюбляются и женятся. Есть у нас также ревнители законов и традиций, которые восстанавливают общество против их нарушителей. И если бы могли, то поступили бы с ними так же, как верховный жрец из этой драмы поступил с молодым королем.
— Ну, сегодня за это никого в тюрьму не сажают и не карают смертью, — заметил редактор.
— Особенно в Литве. Некоторые экс-ксендзы даже занимают почетные должности, — добавила Генулене.
— И все-таки, — продолжала Ауксе, — изображенная в этой драме сцена суда может повториться и в нашей жизни. Допустим, что у преступивших обет безбрачия родился сын. Если он придерживается традиционных ортодоксальных взглядов, то будет очень несчастен в жизни Правда, он не обрекает родителей казни или заключению, но разве не казнит их презрением, а порой и угрозой загробных мук? Подобная жизненная драма может быть такой же трагичной, как и написанная поэтом Васарисом.
Все на минуту задумались и умолкли. Первым заговорил профессор Мяшкенас.
— Так каковы же выводы из всего этого, милая барышня?
— Выводы, господин профессор, всецело зависят от наших убеждений и взглядов на жизнь и людей. Тут уж трудно прийти к одному мнению.
Спор продолжался, но Васарис уже невнимательно слушал, кто что говорил. Слова Ауксе были для него столь неожиданным сюрпризом, что все еще продолжали звучать в его ушах. Он был счастлив, что о нем как будто позабыли на минутку, и он может мысленно повторить ее слова. Таких серьезных речей он не ожидал от этой барышни. Васарис не мог заглушить в себе чувства удовлетворения: ведь Ауксе не только отлично поняла его, но и защищала. Кроме того, она вкладывала в драму такой смысл, какой и не снился автору. Васарис написал эту пьесу потому, что его затронула интересная ситуация и острый конфликт, позволявшие раскрыть тайники человеческого сердца, рассказать о многих тревожащих его мыслях и, наконец, создать сильные драматические сцены.
Правда, в драме выражался его собственный протест против бессмысленных пут, мешающих человеческой личности, но ему и в голову не приходило пристегнуть его к современности, отнести к монахам и ксендзам. Теперь он и сам увидел эту параллель, и толкование Ауксе показалось ему вполне логичным.
Однако Васариса не слишком радовало такое обогащение идеями и такое осовременивание его драмы. Поднявшийся вокруг спор наталкивал его на новые мысли, а пускаться в публичную дискуссию ему не хотелось. Интересно было ему поговорить с одной только Ауксе. Мнение ее уже стало для него дорогим и важным. Радовало его и то, что она первая так открыто затронула проблему священства и так свободно, просто смотрела на нее. Теперь Людас даже был благодарен тому «дураку», который кольнул его ксендзовством, потому что, подумал он, лучше уж сразу рассеять всякие недоразумения касательно своего положения. Наконец ведь и Ауксе и все другие отлично знали, что он ксендз. А если кто и не знал, то все равно вскоре узнал бы. Васарис уже не раз испытал, какой неприятный конфуз получается, если в начале знакомства выступаешь инкогнито, а потом выясняется, что ты ксендз.
Но вот хозяин пригласил гостей закусить, потому что многие уже бросали нетерпеливые взгляды на стол. Разговоры и споры прекратились, каждый, подходя к столу, выбирал себе соседа и место. Васарис и Ауксе, то ли благодаря маневру хозяина, то ли по собственному желанию, очутились рядом и, не дожидаясь других, сели за стол. Лапялите усадила Индрулиса возле себя в другом конце стола. Там же уселась госпожа Генулене с профессором Мяшкенасом. Своих ближайших соседей Васарис видел впервые. Он обменялся с Ауксе несколькими незначительными фразами, но связный разговор у них не клеился. Оба стеснялись друг друга и безуспешно пытались найти нужные слова, нащупать точку соприкосновения. Васарис хотел похвалить игру Ауксе, но в это время к ней обратился сосед справа, и разговора не получилось.
Наконец он решился заговорить о своей драме:
— Вы очень хорошо прокомментировали мое произведение. Я бы сам так не сумел.
Она как-то насторожилась:
— А вы, конечно, думали, что я ничего не смыслю в литературе?
— Напротив, меня просто изумило, что вы так хорошо разгадали смысл моей драмы, даже не прочитав
