В тени алтарей

ее.

— Да? — протянула она, не выражая ни малейшего желания вдаваться в эту тему.

— Вы даже защищали мою драму от редакторских нападок. Я очень благодарен вам, — не унимался Васарис.

Она пожала плечами.

— С чего вы взяли, что я защищала ваше произведение? Я только высказывала свое мнение.

Раздосадованный Васарис замолчал и решил оставить ее в покое.

«Страшная гордячка, — подумал он, — и чего это она на меня взъелась?»

Он стал разговаривать с другими, но все внимание его было поглощено одной Ауксе.

Да и сама Ауксе тоже была недовольна своим обращением с поэтом. Она почувствовала к нему немалую симпатию, но по какому-то капризу с самого начала стала сопротивляться ей и таким необычным способом. До сих пор она ни с кем так резка не была, — Ауксе это понимала и хотела даже загладить свою вину, но не могла себя побороть и обратиться к Васарису с приветливыми словами. Она весело болтала со своим соседом справа, но и ее внимание было поглощено Васарисом.

Досадное недоразумение в тот вечер так и не рассеялось. Когда все встали из-за стола, Ауксе, извинившись, сказала, что играть больше в этот вечер не может, и попросила Индрулиса проводить ее домой. Всю дорогу она была в дурном настроении и неохотно отвечала своему спутнику.

Вскоре после нее ушел и Васарис. Единственным впечатлением, вынесенным от этого вечера, была Ауксе — ее музыка, ее слова и выказанная ему холодность.

Они оба думали друг о друге, оба были недовольны собою и оба надеялись при первом же случае объясниться.

VIII

Наконец кандидатура Людаса Васариса на пост директора гимназии была утверждена. Руководство католической организации дало согласие, епископ разрешил, и министр просвещения подтвердил назначение. Начало учебного года решили отпраздновать как можно торжественней. Было приглашено много католических деятелей: ксендзов, профессоров, депутатов сейма, и даже сам министр просвещения обещал сказать речь. Торжество началось молебном, и совершить богослужение полагалось директору — Васарису. В этот день он как бы официально признал свой сан перед избранным кругом литовской интеллигенции, и отныне ученики и учителя стали называть его ксендзом-директором. Васарис продолжал ходить в светском платье, хотя ему часто приходилось выполнять обязанности священника. По воскресеньям он поочередно с капелланом служил обедню, говорил проповеди, а порой и принимал исповеди.

К рождеству Васарис совершенно свыкся со своими новыми обязанностями. Три месяца пролетело непостижимо быстро. Работы было много: руководство делами гимназии, подготовка к урокам, заседания. Все прочее было отложено. Ни драмы своей он не закончил, ни сборника стихов не отредактировал. Васарис жил еще у Индрулиса — все не мог найти подходящей комнаты. Изредка он виделся с Варненасом, Стрипайтисом и Мяшкенасом. Новых знакомств не заводил, нигде не бывал, и к нему никто не приходил. Он, как и другие, с головой ушел в хлопоты самой страдной осенней поры.

После встречи с Ауксе сердце Васариса продолжало ныть, словно от занозы, но еще раз встретиться с ней и сгладить недоразумение не удавалось. Правда, раза два он видел ее издали в театре, раза два на улице. Он раскланивался, она любезно отвечала, но все оставалось по-старому. После каждой такой встречи образ Ауксе долго преследовал его, Васарис ловил себя на мечтах о ней; и желание узнать ее поближе все крепло.

В ту пору одно событие внесло разнообразие в его хлопотливые будни. Случилось это вскоре после торжественного начала учебного года. Было объявлено открытие театрального сезона. Шла опера «В долине». Васарис заранее запасся билетом и вечером отправился в театр. Он уже сидел в одном из первых рядов партера и ждал поднятия занавеса, когда мимо него прошли какой-то господин с дамой. Они заняли места рядом — дама возле Васариса, господин по левую сторону ее.

Васарис не разглядел вошедших, потому что свет уже погас, и, наконец, просто не заинтересовался ими. Но по тонкому запаху духов, по элегантному силуэту дамы и по крахмальной манишке мужчины можно было судить, что это люди богатые.

Васарис забыл о своих соседях, но как только действие окончилось, и снова зажегся свет, он поглядел налево и не поверил своим глазам. Рядом сидела Люция Бразгене или женщина, удивительно похожая на нее. Он видел только ее профиль и то не целиком, потому что она повернулась к своему спутнику. Но вот она оглянулась, посмотрела на Васариса, и на лице ее тоже отразилось изумление и сомнение. Васарис больше не сомневался.

— Госпожа… Люция?.. Неужели это вы?

— Ксендз Людас? Какая неожиданность!.. Вы прямо как с неба свалились… Правда, я слышала, что вы в Каунасе.

— Видно, я в добрый час купил билет, что оказался рядом с вами.

— Повилас, — обратилась она к своему спутнику, — познакомься, это друг моей юности, поэт Людас Васарис.

— Повилас Глауджюс.

— Мой муж, — добавила бывшая госпожа Бразгене. Сказав несколько слов, господин Глауджюс попросил разрешения пойти покурить и покинул жену на попечение Васариса.

Оставшись вдвоем, они принялись расспрашивать друг друга, и Васарис узнал, что Люце уже четвертый год замужем, муж ее довольно крупный лесопромышленник, живут они богато, и Витукас уже готовится к поступлению в гимназию.

Когда антракт кончился и свет погас, Васарис не сразу мог сосредоточиться на опере. Своенравная, веселая Люце, с которой он познакомился пятнадцать лет назад у клевишкского настоятеля, предстала перед ним в новом обличье. Действительно, велика была разница между бывшей госпожой Бразгене и нынешней Глауджювене. Первая была красивая, здоровая провинциалка, несколько склонная к полноте; вторая — нарядная, элегантная столичная дама с модной стрижкой, похудевшая, следившая за «стройностью линий», привыкшая пользоваться пудрой и губной помадой.

Что осталось от прежней Люции? Цвет волос, профиль, черты лица и тембр голоса… Она и держала себя и разговаривала совершенно по-иному. От прежней непосредственности, искренности и порывистости не осталось и следа. Взгляд ее был спокоен, даже холоден, речь размеренна. Она тщательно выбирала слова и улыбалась сдержанно, словно боясь морщин. Ровно выщипанные дугами брови Люции были удлинены и не взлетали, как раньше, а из черных глаз ни разу не брызнули жгучие искры.

Что пережила его былая мучительница, очаровательница Люце? Какова она теперь, к чему стремится и о чем думает? — старался разгадать Васарис, слушая трогательные сцены оперы. Вспыхнет ли в их сердцах былое чувство или они останутся холодны друг к другу?

Замечая происшедшую в Люце перемену, он еще не хотел признаться себе, что госпожа Глауджювене ему нравится.

Во втором антракте, прогуливаясь с Люцией по фойе, Васарис разглядел ее лучше. «Очень изменилась, но изумительно хороша», — решил он, когда они снова заняли свои места. Свет еще не погасили, Люция сидела, закинув ногу на ногу, словно нарочно показывая точеную, обтянутую шелковым чулком икру и круглое колено. Конечно, она делала это не нарочно, просто в моде были короткие платья, но Васарис подумал, что Люция, быть может, утратила и былую скромность. Острое любопытство пронзило его, и ему захотелось узнать, что же представляет собой госпожа Глауджювене?

Однако в тот вечер поговорить им больше не удалось. Опера окончилась, и Люция простилась с ним, любезно выразив надежду, что они еще встретятся и что он «как-нибудь», «при случае» навестит ее.

Вот уже приближалось рождество, а Васарис за множеством дел до сих пор не побывал у Глауджювене. Он решил сделать это на каникулах.

А пока над ним тяготело множество других забот, отдалявших его и от Ауксе и от Люции. Внутренне он никак не мог войти в колею, совесть его была неспокойна. По субботам и воскресеньям, когда у него бывало больше времени, он много думал и размышлял либо безвольно барахтался в одолевавших его противоречиях. Васарис отлично понимал, какую большую ошибку он сделал, не приняв решения до своего возвращения в Литву. Но тут он находил себе оправдание, выдвигая целый ряд причин, по которым не мог