— А вы забыли? — спросила она, не сводя с него взгляда.
— Нет, не забыл и я.
— Я еще храню бессмертники с той горки. Подумайте, целых два года! Идемте, покажу.
— Где они?
— В моей комнате — где же еще? Идемте.
Васарис колебался. Он стеснялся идти с ней в ее комнату. Но Люце не отставала:
— Какой вы, право, боязливый! Фи! Ну, чего вы боитесь?
Ему не хотелось сердить ее или показаться смешным. Как ему было знакомо это «фи!» Они вошли в комнату Люце, и Васарис увидел за образком над изголовьем кровати пучок засохших бессмертников с Заревой горы. Она достала его, и сухие палевые цветы зашуршали в ее пальцах.
— А свежих вы мне не привезли?
— Когда приедете на проводы, пойдем и наберем вместе, — оправдывался он.
— Если бы вы сами привезли, они мне были бы милее.
Семинариста уже начал смущать и этот разговор, и то, что он велся в комнате барышни.
— Теперь я вижу, что вам, в самом деле, нравятся эти цветочки, — сказал он, направляясь к выходу.
Но Люце опередила его и, прислонившись к двери, не давала пройти. Глаза ее заискрились, как бывало раньше, и она капризно крикнула:
— А, Павасарелис хочет удрать от меня? Вот и не пущу. Будете моим пленником, ладно?
Люце внимательно следила за выражением его лица. Видимо, она читала по нему, как по книге, потому что тотчас отошла от двери, взяла его за руку и, сразу став серьезной, сказала:
— Ну, не сердитесь на меня, Павасарелис. Я иногда люблю подурачиться, как маленькая, но это только с вами. Я бы сюда больше никого не впустила.
Васариса тронули эти оправдания. Они вернулись в гостиную. В открытые окна доносились из костела голоса органа. Началась вечерня. Васарису, как гостю, можно было и пропустить ее. Люце затворила окна и села напротив него в кресло. В руке она все еще держала один цветок бессмертника, который время от времени подносила к губам.
— Ну, расскажите, Павасарелис, как проводите каникулы?
Но мог ли он рассказывать об этом? Мог ли он признаться в том, что ему жаль уходящего лета и что он часто вспоминает ее? Васарис ответил уклончиво:
— Каникулы почти всегда проходят незаметно. Ничего путного не сделаешь, а глядь — и уезжать пора.
— Мы с вами оба такие. Я тоже в этом году не могу войти в колею, хотя вообще-то жизнь у меня пустая. В будущем году будет иначе.
— Что будет иначе?
— Вы станете иподиаконом, я выйду замуж. Вот и будет иначе.
Глубокая печаль была в ее понизившемся голосе Ему это было приятно. Чтобы окончательно увериться, он переспросил:
— Вы серьезно выходите замуж в будущем году?
— Да, серьезно. Стану госпожой Бразгене. А вы будете приезжать к нам в гости.
Это было для него неожиданностью. Ему казалось, что когда она выйдет замуж, то все будет кончено навеки, и он больше никогда не увидит ее.
— Не знаю… — неуверенно сказал он. Теперь удивилась она:
— Почему же не знаете? Мы с вами можем и впредь оставаться хорошими знакомыми и даже друзьями. — Она не раз уже думала о том, что ксендз Васарис будет самым дорогим гостем в ее доме.
— Да, возможно, — одними губами произнес он. Но мысль эта еще казалась ему странной.
Они говорили о лете и общих знакомых, пока из прихожей не послышались шаги Петрилы.
— А, вот они где воркуют, — воскликнул он, входя в гостиную. — Ох, Люция, не вскружите голову нашему Людасу.
Холодный ответ Люце отбил у него охоту шутить.
— Будьте добры, Юозас, не говорите глупостей хоть при дяде. Достаточно он наслушался ваших выдумок.
Вскоре пришел и сам каноник. Он был в хорошем расположении духа и за обедом пустился в воспоминания о своих молодых годах. Васарису он с каждым разом нравился все больше. Он заключил по некоторым рассказам настоятеля, что тот бурно прожил молодость и отличался пылким нравом.
«И это тот самый человек, которым я когда-то, будучи первокурсником, так возмущался, — думал он. — Вот что значит узнать человека ближе. А может, я и сам изменился?»
Он пригласил каноника, Люце и Петрилу с родителями на свои проводы в последнее воскресенье каникул. Все дали обещание приехать. Ксендзу Трикаускасу Васарис оставил записку. На прощание каноник навязал ему бутылку коньяка Шустова, чтобы на проводах было весело и хозяевам и гостям.
Людас возвращался домой с приятным сознанием сделанного важного шага. Его отношения с Люце с одной стороны стали проще, с другой усложнились. Теперь он знал, что она выходит замуж, следовательно, ему больше не грозит опасность. Прежде, бывало, эта мысль навевала на него чувство грусти и покорного сожаления. Он воображал, что, выйдя замуж, Люце будет несчастной или сразу перестанет существовать для него, и чувствовал себя глубоко обиженным. Но сегодня она заговорила о своем замужестве, как о самом обыкновенном событии, которое не только не прервет их знакомства, но еще больше укрепит его. И опять в душе у него зашевелилась тревога. Успокоила его лишь мысль о том, что к тому времени он окончит семинарию и, может быть, получит назначение в отдаленный приход, что встречаться они будут очень редко и, наконец, что семинаристу трудно судить об опасностях, которые подстерегают ксендза.
Постепенно Васарис вполне свыкся с мыслью, что будет поддерживать это знакомство и тогда, когда Люце выйдет замуж, а сам он будет ксендзом. Он даже иногда рисовал в мечтах, как госпожа Бразгене принимает гостей и в числе их присутствует ксендз Васарис.
Он знал по рассказам о незавидном положении молодых приходских священников, которые лишены интеллигентного общества. Они опускаются, грубеют, опрощаются. Надо во что бы то ни стало поддерживать связь с интеллигенцией. Один приятель рассказывал Васарису о своем приходском викарии, умевшем поддерживать такие связи, какой это был приятный, благовоспитанный человек, как его все любили. Он даже подарки получал от дам. Одна помещица искусно вышила ему в подарок к рождеству экран для камина. Однако бедняга-викарий, несмотря на всю свою интеллигентность, сроду не видывал таких вещей и поставил его не перед печкой, а на окошко.
Васарис вспомнил, как ректор и духовник не раз заклинали их остерегаться подобных знакомств, фамильярных отношений, особливо же как огня бояться подарков от женщин, ибо это есть первый шаг к погибели. Но он знал, что в семинарии принято показывать все эти опасности сквозь увеличительное стекло. Разумеется, ни о каких подарках он не мечтал. Перчатки, связанные ему когда-то Люцией, были просто детской забавой. Когда он вступит в жизнь, знакомство с ней станет лишь одним из многих знакомств, которых невозможно избежать, общаясь с людьми.
Так Людас Васарис развивал новый вариант «опасного знакомства». И таково было действие самообмана, что чем больше опасностей таили эти варианты, тем невиннее казалось ему само знакомство.
Васарис постарался, чтобы на единственных за все годы его учения проводах не стыдно было ни ему, ни родным. Он пригласил множество гостей. Кроме ближайшей родни и окрестных знакомых, обещали приехать и Касайтис, и посвященный перед самыми каникулами в ксендзы Йонелайтис, и товарищи по гимназии, теперь уже студенты, Гуджюнас и Крапайтис. Собиралась пожаловать и дальняя родственница Васарисов, курсистка Мурмайте вместе с гостившей у нее подругой, которой Людас не знал. Словом, состав приглашенных отличался и многочисленностью и разнообразием.
Всю неделю Васарисы провели в лихорадочных приготовлениях и хлопотах. Решено было оставить гостей ночевать, так как ехать в семинарию надо было лишь в конце недели, и время на сборы еще оставалось. Готовились, словно к свадьбе, крестинам или еще какому-нибудь торжеству. Только будущее празднование по случаю посвящения в ксендзы должно было превзойти эти неожиданные проводы. Для
