больному, он, конечно, пойдет в усадьбу и возьмет книги. Ослушаться баронессы в другой раз по такому невинному поводу было бы величайшей невежливостью.
На другой день никаких помех не возникло, и около одиннадцати часов Васарис постучался в двери барского дома. Впустила его все та же горничная и провела через несколько комнат к баронессе. Она, действительно, в ожидании его разбирала и расставляла книги. Вдоль стен довольно просторной комнаты стояли шкафы и полки, пустые и уставленные томами и томиками, а на полу громоздились еще груды книг и журналов. Возле одного ящика, на низком табурете сидела баронесса, утонув среди вороха бумаг, пестрых обложек иллюстрированных журналов и книг.
Увидав входящего Васариса, она встала и, улыбаясь, протянула ему руку.
— А, наконец-то и вы. Очевидно, вы вовсе не такой уж любитель чтения, как уверяли, если мне пришлось напоминать о нашем уговоре.
— Прошу извинения, сударыня, — стал оправдываться Васарис. — Первую неделю я был занят по утрам делами прихода, а потом решил, что вы уехали и еще не возвратились.
— Ну, хорошо, что вы наконец явились. Я уверена, вы будете довольны, когда познакомитесь с содержимым этих гадких полок и ящиков. Разумеется, здесь пропасть и всякого хлама. Буду вам очень благодарна, если вы поможете мне как-нибудь рассортировать и привести все в порядок. Посмотрите, чего только нет в этом ящике… Зося, подай ксендзу стул.
Зося подала стул, и он сел возле хозяйки, по другую сторону ящика.
— Просмотрим этот ящик, и на сегодня довольно. Потом я покажу, что отложила для вас. А вон в том шкафу мои любимые книги. Мне хотелось бы, чтобы вы одобрили их.
Когда Васарис шел сюда, его одолевали разнородные сомнения, но в обществе баронессы он почувствовал себя так же непринужденно, как во время первого визита. Он перелистывал журналы, перебирал книги, обменивался замечаниями с хозяйкой и незаметно наблюдал ее.
Баронесса, потому ли, что час был ранний, или потому, что она рылась в пыльных книгах, была одета довольно необычно, вернее говоря, еще не оделась в обычное платье. Она облачилась в шелковый цветастый пеньюар, который из-за пестроты казался Васарису роскошнее самого нарядного бального платья. А когда хозяйка встала поставить книги на полку, ксендз не мог не заметить интимности ее одеяния. Слишком широкие рукава сползли, открыв руки до самых подмышек. Разрезанное спереди, оно не застегивалось, а только было подпоясано тонкой лентой и поминутно распахивалось то на груди, то у колен, и ксендз, застыдившись, увидел, что под ним не было ничего, кроме розовой шелковой рубашки, обшитой кружевом.
Поймав его смущенный взгляд, баронесса плотно завернулась в пеньюар, отчего стала казаться еще тоньше, и с улыбкой стала оправдываться:
— Извините, ксендз, что я принимаю вас в неглиже. Но у нас по утрам так заведено, и потом в такой пыли ничего порядочного не наденешь. Советую и вам снять сутану. Мой знакомый, варшавский ксендз, — я, кажется, говорила, что он поразительно похож на вас, — всегда сидел у меня без сутаны. Я ему давала свой пеньюар. Удивительно шел к нему синий пеньюар, вышитый красным шелком и с белой оторочкой. Уверена, что и к вам он очень пойдет.
— Госпожа баронесса, ксендзам возбраняется носить иное платье, кроме сутаны. Один мой знакомый семинарист как-то во время каникул переоделся в короткополое платье, чтобы покататься на велосипеде, — так его за это исключили из семинарии.
— Какая жестокая эта ваша семинария! А вот в Германии пасторы ходят в обычных костюмах. Мне, признаться, не нравится сутана. Какое-то неудачное сочетание мундира с юбкой. А есть женщины, которые с ума сходят при виде сутаны. Им кажется пикантным, что из-под нее не видно ног мужчины. Воображают, бог знает что… Нет, это уже развращенность или ненормальность. Вот тоже некоторые мужчины находят очень пикантным, когда женщина надевает брюки. Конечно, это мелочи, но по-моему, лучше всего, когда мужчина остается мужчиной, а женщина — женщиной.
Так они болтали на разные темы, ни на одной не останавливаясь, перескакивая с предмета на предмет и не делая решительных выводов, а чаще всего расходясь во взглядах, потому что взгляды баронессы казались ксендзу слишком парадоксальными. И все-таки некоторые ее замечания, брошенные будто невзначай, вскользь, в шутку и сопровождаемые обворожительной улыбкой, глубоко запали в его душу.
Еще большее впечатление произвела на молодого ксендза та легкость, сдобренная юмором беззаботность, с какой она касалась даже самых серьезных вещей. Бывало, у них в семинарии обо всем говорили серьезно, с чувством, с пафосом, в преувеличенно торжественном тоне: о грехах и аде — с ужасом, о милости божьей и небесах — со слезами умиления, о ничтожестве человека, о мирской суете — с гневом и презрением. Каждая тема затрагивала ту или другую чувствительную струну. Поэтому Васариса с самого начала удивила манера баронессы обо всем говорить непринужденно, с усмешкой. Скоро он к этому привык и под влиянием ее речей начал многое видеть в новом свете.
— Знаете, ксендз, — сказала она, перелистывая какой-то иллюстрированный журнал, — я не верю, что богу нужен ваш аскетический образ жизни. Это явное преступление против красоты. Посмотрите, какие в древности были красивые люди. Как боги…
Она подала ксендзу журнал, где были фотографии античных статуй.
— А христианские отшельники? Одни, как скелеты, другие — как раскормленные свиньи. Вы не объясните мне, почему аскетический образ жизни одних делает тощими, других — слишком жирными? Ведь это явное преступление против божественного закона золотой середины. И подумать только, что эти сухие жерди и толстяки заполняют небеса! Вот уж компания!.. К счастью, я не верю в воскресение тела из мертвых. Знаю, что это грешно, но не верю — и все. А если бы и верила, то не захотела бы для себя вечной жизни. Ведь столько забот требует это грешное тело: завивай волосы, чисти зубы, принимай ванну, делай массаж… Ах, как это иногда надоедает!.. А вам бы чего хотелось?
Васарис окинул быстрым взглядом баронессу и улыбнулся.
— Сам я согласен навеки остаться прахом, но по отношению к вам — нет. Я хочу, чтобы вы воскресли из мертвых. Красота должна быть вечной, так же, как душа.
— О-о, — весело протянула баронесса, — да вы становитесь галантным. Тем не менее,
Она с улыбкой глядела на ксендза, а он, опустив глаза, перелистывал журнал и ничего не отвечал. Баронесса не унималась.
— Так или иначе, признайтесь, что красота доставляет наслаждение даже в загробной жизни. Вы когда-нибудь задумывались о том, как много значит наслаждение в земной жизни? По-моему, наслаждение — это один из самых могущественных факторов, управляющих всеми нашими поступками. Религия, и та связана с наслаждениями. Вам, ксендзу, будет интересно услышать это. Я, например, верую и выполняю почти все религиозные обряды прежде всего потому, что мне это приятно, доставляет удовольствие. И таких, как я — миллионы.
— Сударыня, религия налагает на нас и неприятные обязанности. Скажем, исповедь…
— Вы находите, что ходить к исповеди так неприятно? Я бы этого не сказала. Конечно, надо, чтобы ксендз был человек интеллигентный, чтобы от него не пахло плохо. Исповедаться в своих грехах — это значит еще раз пережить их. А я совершаю только приятные грехи. Кроме того, показаться во всей наготе, — разумеется, в духовной наготе перед интеллигентным исповедником, — да это очень утонченное наслаждение! Я когда-нибудь приду с исповедью и к вам.
Васарис испуганно поглядел на баронессу, стараясь угадать, говорит ли она серьезно или шутит. Он сделал вид, что не обратил внимания на ее последние слова, и сказал:
— А я думаю, сударыня, что в жизни самый могущественный и действенный фактор — это чувство долга. Только чувство долга, а не стремление к наслаждению может толкнуть человека на героический поступок.
—
