Науяполисе. Как въявь стояла она перед его глазами — немного пополневшая, но еще более красивая, нежная, открытая. Вспоминал он и высказывания Лайбиса — теперь они не казались ему такими парадоксальными, как в тот раз.
Потом он мысленно видел себя в усадьбе и рисовал в воображении баронессу рядом с Люце, сравнивал их, но и та и другая были ему по-своему дороги. Сейчас его больше притягивала и пленяла баронесса, а всякий раз при воспоминании о ней он испытывал тревогу и желание увидеть ее снова. А госпожа Бразгене привлекала его как приятное переживание прошлого, как близкая, родная душа. После отъезда баронессы он чувствовал себя в Калнинай одиноким-одиноким, он тосковал о человеке, с которым мог бы откровенничать без всякого стеснения. Таким человеком была одна Люце. И Васарис стал ждать случая съездить в Науяполис.
Такой случай представился на масленицу. Он собирался в город, точно на большой праздник, точно на торжество, какого давно не бывало в его серой калнинской жизни. Впечатления этого дня надолго врезались в его память.
Была еще зима, но вся природа ощущала дыхание близящейся весны. Небо как будто стало глубже и синее, воздух — мягче, а солнце успело согнать снег с холмов и открытых полянок. Стояли чудесные, веселые дни масленицы, когда укатанный санный путь соблазняет молодежь прокатиться в гости, а стариков — накинуть тулуп, выйти на солнышко, поглядеть на небо и подкрепиться надеждой еще разок дождаться весны.
Ксендз Васарис, тепло закутанный, сидел в санках, наблюдал окружающие картины и высчитывал сроки прихода весны. Мягкий сырой западный ветер довольно сильно пощипывал лицо, но это уже было не режущее дуновение зимы. Еще месяц — и на месте снежного покрова покажутся первые ростки зелени.
В городе Васарис счел своим долгом явиться к прелату Гирвидасу, который никогда не упускал возможности порасспросить каждого приезжающего из дальнего прихода ксендза, как у них идут дела.
Прелат, как всегда, принял Васариса весьма приветливо, усадил в своем кабинете, угостил папиросами и начал с вопросов «как живется?» и «что слышно нового?»
— Ну, а как ксендз Рамутис? — спросил он потом. — Уживаетесь?
— Да, ксендз прелат. Рамутис образцовый ксендз. По лицу прелата пробежала ироническая усмешка.
— Именно… Ксендз-то он образцовый, да слишком уж, как бы это сказать… не от мира сего. А в наше время нужны священники, которые понимают жизнь, которые стоят на земле обеими ногами. Если бы все были такими, как Рамутис или шлавантский батюшка, тогда бы церковь сдала свои позиции и повисла в воздухе.
Васариса неприятно удивил такой отзыв о шлавантском батюшке и Рамутисе, которого он, несмотря на всю свою нелюбовь, считал чуть ли не идеалом приходского священника, наравне с батюшкой. Поэтому он сказал с сомнением:
— Ксендз прелат, мне, право, неясно, в чем можно упрекнуть Рамутиса?
— В ограниченности, дражайший, — вот в чем. Ему бы вместе с шлавантским батюшкой поступить в монастырь ордена контемплантов, а не служить в приходе. Оттого Рамутис и не может до сих пор получить прихода. Куда его такого пошлешь? Во-первых, у него не уживется ни один викарий. Он захочет ввести в приходе строгий устав, как в семинарии, и, конечно, из этого ничего не получится. Далее, его нисколько не обеспокоют общественные дела, он будет попустительствовать всяким социалистам и прогрессистам. Скажем, подойдут выборы в Думу, и любой агитатор уведет у него из-под носа прихожан голосовать за безбожника. Сейчас влияние католиков распространяется на многие области, и ксендз должен всюду быть активным. Но при этом надо проявлять большой такт, а кое-когда и хитрость. Не так, как этот остолоп Стрипайтис — спутался с потребиловкой и восстановил против себя весь приход. В наше время ксендз, если он хочет принести пользу церкви, должен стремиться к большему и чем-нибудь выделяться в глазах мирян. Взять вот тебя. Политика, общественного деятеля из тебя скорее всего не выйдет, но зато ты поэт. И смотри, не подведи! Докажи, что и ксендзы могут занять первые места в литературе.
Эти дальнейшие рассуждения прелата изрядно поколебали идеалистические представления Васариса о требованиях церковного начальства к священникам, о его целях, стремлениях и методах. Он и раньше слыхивал от многих скептиков, что примерные, тихие, набожные ксендзы далеко не в почете, потому и сидят они в маленьких, захолустных приходах или вовсе не получают их, не говоря уже о высших иерархических должностях. И наоборот: хитрые карьеристы, пронырливые угодники и те, кто может «чем-либо выделиться в глазах мирян», оставаясь притом верным церковной дисциплине и способным лавировать в волнах общественного мнения, быстро продвигаются вперед. Разумеется, бывают и исключения. Сейчас Васарис готов был присоединиться к скептикам.
Эти мысли, вертевшиеся в голове Васариса во время разговора с прелатом, показались ему настолько значительными, что он решил зайти к капеллану Лайбису и выслушать его мнение. Однако, выйдя от прелата, он первым долгом направился к Бразгисам.
Доктор с женой очень обрадовались ему. Как-никак, всех троих связывала вереница приятных воспоминаний о недавнем еще прошлом, о безоблачных, беззаботных годах учения. К тому же среди науяпольской интеллигенции Васарис стал приобретать репутацию известного поэта. Стихи его, напечатанные за последнее время, всем нравились. Гимназисты заучивали их наизусть и переписывали в альбомы барышням. Дамы изъявляли желание познакомиться с ним и расспрашивали, кто он такой, а прослышав, что он ксендз, приходили в изумление, но это не удовлетворяло их любопытства. Кто-то узнал, что он хороший знакомый госпожи Бразгене, друг школьных лет и едва не бросил из-за нее семинарию. Госпожа Бразгене отрицала эти слухи, но при этом так многозначительно улыбалась, что ей никто не верил. Вот поэтому знакомство с Васарисом было и приятным и почетным.
— По правде говоря, не ожидал я, что вы станете поэтом, — дружелюбно сказал Бразгис. — Слишком вы были смирненьким, тихоньким. А теперь, гляди, за такое короткое время так развернулись. Очевидно, подействовали на вас ваши Калнинай.
— А я всегда знала, что из Павасарелиса будет толк, — похвасталась Люция. — Потому и симпатизировала ему, так что ты даже ревновал…
— Не выдумывай, милая, — защищался доктор. Васарис скоро заметил, что Люце относится к мужу дружески, сердечно, словом, совсем не так, как можно было предполагать, зная все давние обстоятельства. Сейчас, во время разговора, он несколько раз перехватил многозначительные взгляды, которыми обменивались доктор с женой. Васарису показалось, что они знают какую-то тайну и скрывают ее от него, точно заговорщики.
Неприятно ему стало от этих взглядов. Васарис почувствовал себя здесь чужим, выключенным из общества супругов. Он напряг все внимание, чтобы найти, в чем здесь дело. Он увидел, что госпожа Бразгене очень пополнела и уже не так хороша, как раньше. Когда она повернулась к гостю, Васарис заметил, что цвет ее лица потерял ту прелестную нежность и ровность, которыми он так любовался когда- то. Лицо ее слегка обрюзгло, губы припухли, а глаза, искрившиеся раньше жарким огнем — потускнели. Длинное просторное платье скрывало ее гибкий стан и все линии когда-то грациозной фигуры.
При виде этих изменений ксендз Васарис был разочарован. «Хорошо сказал Лайбис, — подумал он, — женщина только после замужества проявляет свою подлинную натуру. Кто бы подумал, что своевольница Люце будет такой матроной? А что станется с ней через несколько лет? Баронесса — та совсем иная…»
Доктор выпил чашку кофе и ушел к пациентам. Госпожа Бразгене поднялась, чтобы пересесть на его место и, проходя мимо кресла, прижалась к нему. Васарис окинул взглядом ее фигуру и вдруг все понял: Люце была беременна. Изумление, видимо, так ясно отразилось на его лице, что хозяйка заметила это и далее усмехнулась:
— Да, да, вы не ошибаетесь, ксендз Людас. А ненаблюдательный же вы, если не заметили этого с первого взгляда… Жду одного из двух: сына или дочь.
Васарис в замешательстве пробормотал что-то, а Люце продолжала:
— Мы с мужем решили так: крестить будет дядя, каноник Кимша, а вы — крестный отец. Кумой у вас будет одна интересная дама, — она уже заочно влюбилась в вас. Хорошо?
— Я согласен, если только настоятель отпустит.
— Вот тебе и на!.. Вы ведь не семинарист и не кто-нибудь, а поэт Васарис! Да, теперь вы стали писать по-другому. А признайтесь, кто эта калнинская красавица, которая полонила вас? Ох уж, придется мне как-
