городе, уличные почтовые ящики, заполненные до отказа, никто не выбирал, не разносили по домам даже срочные телеграммы.
Люди теперь просто отвыкли писать и читать письма.
— Есть кто из Савичевых? — деликатно спросила тетка-почтальон. Конечно же, почтальон, по сумке видно.
— Есть, — тоже не сразу открываясь, сказала Таня.
Тетка вытащила из сумки несколько конвертов, проверила адреса, дополнительно уточнила:
— А Савичева Таня есть?
Таня почему-то боялась, что все письма на бабушкино имя. До войны ей часто писала племянница, родная сестра тети Дуси, но по фамилии мужа — Крутоус. Он был кадровым военным, они переезжали с места на место, жили в гарнизонах. Перед войной тетя Оля Крутоус с сыном были в Ленинграде, останавливались у них, Савичевых. Мальчика привозили на консультацию к врачам-профессорам. Он чем-то сильно болел.
— Савичева, Таня есть? — вторично спросила почтальонша.
— Это я.
— Ты? — усомнилась тетка, а потом вдруг заулыбалась. Кости на скулах обозначились резче и синие губы чуть растянулись. — Не узнаешь меня?
До войны на этом участке работала другая женщина. Краснощекая, говорливая, с электрической завивкой и особой приметой: бородавка на самом кончике носа. Такую и в блокаду опознаешь.
Таня вяло качнула головой. Нет, этой почтальонши прежде не видела, не встречала.
— Постарела, да? — грустно улыбнулась незнакомка. — Ты в третьем классе училась, а меня вожатой к вам назначили.
— Лена-а… — все равно не узнала, но вспомнила имя Таня.
— Она самая. Да, здорово мы с тобой изменились, что заново приходится знакомиться. Вот, поручение выполняю, письмоносцем стала. Приказано восстановить почтовую службу. Теперь и ящики будут очищать ежедневно, так что можешь ответы писать. Держи корреспонденцию, — и отдала все пять писем.
До войны Лена закончила девять классов, надо бы выяснить, что слышно о школе, будут ли занятия, но пока Таня собиралась с мыслями, Лена ушла.
Все письма от Сережи. Он жил в городе с австралийским названием и очень скучал по Ленинграду. В каждом из писем спрашивал: «Как там у нас, на Васильевском, что у тебя нового?»
Мама, увидев на столе распечатанные конверты, даже за сердце схватилась:
— От Миши?!
— Нет, — разочаровала и еще больше расстроила ее Таня. — От Сережи, он в Кенгуру живет.
— Кунгуре, — поправила мама. Она перебрала все конверты, перечитала обратный адрес: вдруг хоть одно не с Урала…
По ледовой дороге уже вывезли десятки тысяч, но в городе еще больше полумиллиона детей, женщин, больных, раненых, инвалидов. Надо было срочно спасать их.
Для эвакуации по Дороге жизни прибыла из Москвы специальная автоколонна, сорок автобусов, оборудованных печками, загруженных консервами, шоколадом, концентратами, другими продуктами питания. На станции Жихарево организовали приемный пункт с медчастью, столовой, палаточным жильем. Вырванных из блокады людей еще надо подготовить к дальнему путешествию по железной дороге. Обогреть, накормить, подлечить хоть чуток.
На всем пути до мест назначения создавались продпункты и санпосты для ленинградцев. В январе и феврале было эвакуировано почти сто тридцать тысяч! Всего сто тридцать тысяч почти…
— Подумай, Мария, крепко подумай. — Дядя Леша громко отхлебнул из кружки, заглотнул — будто не горячую воду, а большую пилюлю. — Тут нельзя ворон ловить. Последний, быть может, шанс. Верно, Вася?
— Точно, — подтвердил дядя Вася. Он тоже сидел за столом, но от чая отказался: — Без того раздуло, ноги в коленках не сгибаются.
Его водянистая полнота и в самом деле становилась пугающей.
— Сейчас — как? — продолжал усиленную агитацию дядя Леша. — Сейчас поезда и автомобили, а сойдет лед? Только баржи, катера. Представляете? А тут — от Финляндского вокзала до Ладоги поездом. Переехали озеро — и опять — пожалуйста — в вагон. Так что, Мария, подумай.
— Думала-передумала сто раз уже, — ответила мама, — не дано нам уезжать. Как же Лека и Нина без меня? И вдруг Миша объявится?
Таня как-то спросила: «Мама, а кого ты из нас больше всех любишь?» Мама улыбнулась спокойно, иголку подала: «Уколи вот все пять пальцев на руке. Какому из них больнее всего будет?» Таня, конечно, не стала колоть, сказала: «Одинаково, наверное». Тогда мама и произнесла запомнившиеся слова: «Все вы одинаковы для меня. И боль, и радость, и любовь к вам — всем поровну».
— Нет, не дано, — уже окончательно решила мама. — Будь, что будет, с судьбой не разминуться. Вот вы-то, бобыли, почему сидите?
— Нам никак нельзя, — одышливо сказал дядя Вася.
— О нас и разговору быть не может, — примкнул брат. — И кому мы нужны на Большой земле? Не работники — едоки.
— Еще чаю? — спросила мама, намеренно меняя тему разговора.
Дядя Вася безотрадно пробормотал:
— Чай да сахары.
От этой коротенькой пригласительной фразы повеяло старомодным уютом, медно-зеркальным самоваром, чайными угощениями.
Какую же удивительную силу имеют простые слова — воскрешать осязаемо и зримо исчезнувшие реалии жизни.
— А что, не такая это несбыточность, — дядя Леша возразил не словам о чаях-сахарах, а безнадежности, с какими произнесены были. — Андреенко разрешил объявить продажу шоколада, какао и по четверти литра осветительного керосина.
Савичевы могли рассчитывать на какао-порошок, по двадцать пять граммов на едока.
Шоколад предназначался только рабочим и детям.
— Это он ко Дню Красной Армии, — истолковал извещение Андреенко дядя Вася, а мама уточнила со вздохом:
— Разрешено объявить, когда давать будут — неизвестно.
Разговор об эвакуации на другие разные темы, как обычно, все равно свелся к продовольственным делам.
— А еще клюкву обещали, — вспомнила Таня. Клюква полагалась не только рабочим и детям, даже иждивенцам.
На заснеженной, в сугробах и торосах улице длинная густая вереница людей кажется черным разводьем на зимней реке. Людское дыхание — будто через трещину вода парит.
До открытия магазина еще около часа, пять с минутами утра. Серая темень и обманчивая тишина. Чей-то натужный кашель, сдержанный стон, краткий приглушенный говор.
— Так мясо или мясопродукты? — допытывался у очереди сиплый, простуженный, некогда, наверное, сочный и красивый голос.
— Что подвезут, — отвечает старуха. Или вовсе не старая женщина, в темноте не разглядеть лица.
Третий, не определить, мужчина ли, женщина: поверх шапки с подвязанными наушниками, по- деревенски, накрест вокруг впалой груди, клетчатый платок с бахромой, — третий вносит смуту:
— Андреенко только разрешил объявить про крупы и мясо с мясопродуктами, а когда продавать начнут — тайна, военный секрет.
