– Сейчас вернусь и помогу тебе все собрать. Ты все ему звонишь?
Она молча кивает, и на лице ее снова отражаются вышеупомянутые презрение и гомофобия.
Я выхожу в коридор и некоторое время бреду по нему в поисках сортира. По-моему, счет идет на километры. Мне кажется, что я заблудился, как Семен Фарада в фильме «Чародеи». Не может быть, чтобы это очень полезное, даже, я бы сказал, необходимое в человеческом быту заведение в общественном месте было запрятано в такую даль. Наверное, я пропустил поворот. Или, может быть, их тут все-таки несколько, и, как и положено неудачнику, я пошел в самый дальний?
Наконец удача мне улыбается – я вижу дверь с красноречивыми буквами «м» и «ж», написанными через дробь. Дверь какая-то унылая и перемазанная известкой: в здании до сих пор кое-где идут строительные работы. Наверное, я и правда заблудился и нашел служебный туалет вместо общественного. Ну и фиг с ним – спасибо, что этот нашел.
Я толкаю дверь. Она поддается не сразу – как будто с той стороны ее что-то держит. Я толкаю сильнее и одновременно слышу с другой стороны двери неожиданный звук – звонок мобильного телефона. Черт, там занято, что ли, и человеку звонят? Повезло ему – говорят, когда тебе звонят в сортир, это к деньгам.
Человек внутри туалета не берет трубку, и телефон продолжает звонить. Я невольно вслушиваюсь и понимаю, что звонок – песня «I will survive», которая почему-то считается гимном педерастического сообщества. Я знаю, впрочем, только одного человека, у которого эта песня установлена на телефон в качестве звонка.
Это Олег Шавырин.
Забыв о деликатности, я толкаю дверь изо всей силы. Тяжелый предмет на другой стороне поддается и падает на пол с глухим стуком. Дверь распахивается.
Олежка лежит на бетонном полу в какой-то странной, неестественной позе. А какой еще быть позе, если тебя только что дверью сшибли?
Он совершенно белый – белее моих вампиров. Его голубые глаза широко раскрыты. У него какое-то растерянное лицо. Господи, он ведь такой еще молоденький мальчик…
На горле у него рана – огромная… Словно кто-то пытался ему голову отрезать.
На виске, у самой кромки красно-черных, как у Марины, волос какое-то смазанное бурое пятно. Это запекшаяся кровь.
Его одежда тоже вся в крови. Но на полу крови нет.
Песенка в телефоне мертвеца продолжает уверять меня, что ее лирическая героиня «выживет и не сломается». Это Лиля продолжает ему звонить – мол, куда ты, Олежка, подевался, так тебя и эдак?
У меня перед глазами все плывет – и белое лицо, и пустые глаза, и темные волосы, и кровавая полоса на шее. Колени мои подкашиваются, и тошнота, которая подстерегала меня с самого утра, наконец побеждает.
Я стою один в пустом бетонном коридоре, согнувшись пополам, и меня выворачивает. Черт, я думал, такое только в детективных фильмах бывает с людьми, нашедшими труп. Но вот нате – пожалуйста. Все взаправду.
А телефон все звонит: I will survive… I will survive… I will survive…
Глава 22
Мне редко приходится ощущать себя попавшей в западню: в конце концов, я практически всесильное существо, и меня не так-то легко застать врасплох. Но сейчас вынуждена признать – я в безвыходной ситуации.
Летний день. Четыре часа пополудни. На небе сияет солнце. И все московские улицы плотно забиты машинами. Пробки такие, что нечего и пытаться сквозь них прорваться: проще пойти пешком, и все нормальные люди сегодня так и делают. Но я-то не нормальный человек. Я не могу идти пешком по залитой солнцем, заполоненной толпой улице. Я не могу долго идти по солнцу, потому что сгорю. И не могу закутаться с ног до головы в одежду, обмотав лицо шарфом, – во-первых, зрелище было бы странное, во- вторых, у меня все равно нет шарфа. Господи, шутили же мы в свое время с Ванессой, что нам бы надо постоянно носить в сумочке чадру – как раз на такой случай. Но ни одна из нас этим, увы, не озаботилась. В моем нынешнем положении я могла бы пройти нормальным шагом по теневой стороне улицы и пробежать по солнцу, но не могу сделать этого в толпе: кто-то обязательно заметит мою скорость…
Впору зарычать от бессилия. Я не могу сообразить, как же мне быть. А меж тем мне необходимо попасть на другой конец города, и очень быстро. После истерического звонка Влада прошло уже две минуты. Он и так уже слишком долго остается один в опасном месте. И опасность ему там грозит не только со стороны моего племени – там есть и более приземленные, но не менее неприятные угрозы. Кто-то может прийти в коридор, где он сторожит труп Олега Шавырина. И как тогда Влад будет все это объяснять?
Моим первым импульсом было сказать ему уходить оттуда подобру-поздорову и сделать вид, что он ничего не находил. Но Влад оставил следы своего пребывания в том коридоре – ему теперь нельзя исчезать, и ему придется говорить с милицией. Это означает, что мне нужен Грант Хэмилтон и его милицейские контакты: я не знаю, с кем он дружит в московской прокуратуре, не знаю даже, вампир это или просто «сочувствующий» смертный. Но я не хочу звонить Гранту до тех пор, пока сама не осмотрю тело своего стилиста. Это первый случай в цепочке странных смертей последнего времени, когда у меня есть шанс оказаться на месте преступления раньше других, и принюхаться как следует, и изучить все обстоятельства. Сделав это, я смогу не просто призвать Гранта на помощь, но и сообщить ему что-то конкретное о своих соображениях и подозрениях.
Но для этого мне надо попасть на место.
А я не могу придумать, как мне справиться с солнцем.
И я в панике – потому что прошло еще две минуты, а Влад все еще один в месте, где убили сотрудника моего журнала, несчастного смертного мальчика, влюбленного в меня, пусть и по-своему, который был мне очень близок… Влад все еще один там, где опасно. Он все еще один в минуту ужаса и потрясения. Один с трупом. Один в том месте, где может быть нанесен следующий удар.
Я могла бы, конечно, поехать на метро – вампирам ничто человеческое не чуждо. Дорога до станции метро близкая, и ее я могу пройти по тени. И там, на месте съемки, до метро не так уж далеко – я, наверное, смогу пробежать, даже по солнцу. Но само метро – это очень ДОЛГО. Все вместе – минимум полчаса, потому что я ведь вынуждена буду двигаться с человеческой скоростью.
Значит, мне нужно найти способ добраться до Влада туда быстро. И не обуглиться по дороге.
Думай, думай, голова, сколько будет дважды два…
Чадры у меня нет. И шарфа нет. Но – ради всего святого, я же в редакции модного журнала! У нас есть модная кладовка. В ней есть вещи, которые могут мне помочь.
Хорошо, что в деле производства журналов уже близится осень, – в кладовке лежат не только летние вещи… Совершенно некстати теперь вспоминать, как я подбирала здесь вещи для Влада в первый вечер нашего романа и как была в этот момент счастлива… Тридцать секунд – и я нашла все, что мне нужно: водолазка с высоким горлом. Лыжного типа шапочка и шарф, которым я могу замотать лицо. Джинсы на мне свои… Перчаток, впрочем, нет – ну, значит, буду стараться скрывать руки. Ну или будет у меня на руках ожог… Какая, к черту, теперь разница? И то, что вид у меня до крайности идиотский, сейчас тоже не имеет значения. Никто меня не увидит.
Я придумала, что мне делать.
В дальнем конце нашей редакционной комнаты есть выход на пожарную лестницу. Окно, правда, забрано решеткой, но для меня это не проблема: небольшое усилие – и навесной замок просто сорван с петли. Все мои сотрудники, к счастью, куда-то разбрелись и не видят, как главный редактор, облаченный в костюм ниндзя из второсортного боевика, вылезает в окно и поднимается по пожарной лестнице на крышу здания.
Здесь невыносимо печет солнце. Но сейчас это не так уж важно: теперь, когда меня никто не видит, я могу двигаться со своей нормальной скоростью – и, значит, я пробуду на солнце не так уж долго.
Я бегу по крышам, легко преодолевая расстояния между домами с помощью длинных прыжков. Восемь, десять метров – для меня это не проблема. Только руки во время такого «бега с препятствиями» прятать невозможно – и уже через три минуты я ощущаю на коже характерное покалывание, которое сопровождает солнечный ожог. Черт! Ну ничего… В самом деле ничего страшного.
За эти три минуты я оказываюсь у Садового кольца – мне нужно пересечь его, чтобы попасть в
