Тропа длиною в жизнь

вслух похвалялись; представляли, как обрадуются жены и детишки сладкой медвежатине.

К реке подошли, когда солнце за их спинами клонилось к дальнему лесу. Вон она, их пещера, в багровой дымке закатного света. И странно: разговоры почему-то стали смолкать… На лед ступили в полном молчании. И чем ближе дом, тем тревожнее становилось на сердце. (Где же ребячьи крики? Где женские голоса?) …Вверх по склону, задыхаясь, чуть ли не бегом, невзирая на тяжелую ношу…

То, что предстало… Обглоданные, разорванные, окровавленные ошметки… Детская ручонка, чья?.. А это… что – ЭТО?! С узким пояском, таким знакомым… И еще, и еще…

Кровь повсюду – не ее ли испарения поднимаются вверх, окрашивая и воздух, и все окружающее? Но здесь не только кровь. Снег в нескольких местах прожжен отвратительными желтыми пятнами; от них смердит так, что перехватывает горло. Ни на что не похожий запах, не человеческий и не звериный.

…Время для Аймика исчезло. Невесть как долго он видел только одно: ГОЛОВУ. Там, у входа. Белокурые волосы слиплись от крови, глаза, почему-то совсем голубые, почти прозрачные, смотрят прямо на него, и в них ужас. А в углу возле переносицы – заледеневшая слезинка…

Он видел только ЭТО, а слышать, кажется, и вовсе ничего не слышал, – и все же каким-то непонятным образом и видел, и слышал, и понимал все, что творится у него за спиной, о чем вполголоса переговариваются охотники. И то, что после набега горной нелюди пещера эта – ТАБУ, так что и взять ничего нельзя, и даже останки похоронить нельзя. И то, что горную нелюдь невозможно ни догнать, ни выследить, – на то она и нелюдь. И они все должны уходить в другое место, к сородичам. И как теперь быть с чужаком? Ведь это все из-за него случилось. И убивать нельзя: ИЗБРАННЫЙ, только горшую беду накличешь… А если с собой брать, так это…

Аймик, с невероятным усилием оторвав свой взгляд, повернулся к тем, с кем еще совсем недавно разделял охотничью удачу…

…Заговорил, и голос спокоен, бесстрастен, словно ничего не случилось:

– Сыновья Сайги! Сыновья Бизона! Аймик уходит. Прямо сейчас. Не по своей тропе, нет. Аймик клянется выследить этих… эту нелюдь. И отомстить.

Кровавый шар, уходящий за дальний лес, слепит глаза, и Аймик не выдержал. Потрясая кулаками, он закричал прямо в этот кровавый лик:

– ЭЙ, КАК ВАС ТАМ? ВЕЛИКИЕ, МОГУЧИЕ… ВЫ СЛЫШИТЕ? Я, ИЗБРАННЫЙ, СХОЖУ СО СВОЕЙ ТРОПЫ И НЕ ВСТАНУ НА НЕЕ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ ИСТРЕБЛЮ ЭТУ НЕЧИСТЬ! Я ВАМ НУЖЕН? ТАК ПОМОГИТЕ! ИЛИ ИЗБИРАЙТЕ СЕБЕ КОГО УГОДНО, А С МЕНЯ ДОВОЛЬНО!..

Отпустило. Он заметил, что охотники переглядываются с недоумением, едва ли не со страхом, и понял, что кричал на каком-то непонятном для них языке. Должно быть, на языке детей Тигрольва. Или детей Волка.

Ни на кого не глядя, он скрылся в пещере, чтобы вскоре появиться готовым к походу. И к сражению, в котором невозможно победить. Заплечник со всем необходимым. Лук (тот самый, Разящий). Колчан со стрелами (жаль, маловато стрел! Собирался сделать запас, да так и не собрался…). Копье. За поясом – костяной кинжал.

Охотники поспешно расступились: теперь и сам Аймик – ТАБУ; нельзя даже сказать прощальные слова и пожелать удачи.

5

Дрогнувшей рукой Аймик положил черную галечку рядом с остальными, но следующую брать не стал. Задумался.

…Он не мог знать о том, что после произошло среди сыновей Сайги и Бизона. И все же – он знал…

– Мужчины вы или нет? Что же, так и спустим колдуну кровь наших сестер и жен? – Добытчик яростно потрясал окровавленной рогатиной.

– Успокойся, не горячись, – примирительно говорил Клест. – Чужак не виноват. Мы сами предложили ему зимовать с нами. Вспомни: он предупреждал…

– Предупреждал он, как же! Он всех нас одурачил! – Добытчик обезумел; на его губах выступила пена. – Ему Ласка была нужна, моя невеста; я же видел, не слепой! Она отказала, а он… он горную нелюдь приманил, чтобы отомстить!

Мужчины нерешительно переглянулись. О том, что чужаку действительно нравилась Ласка, догадаться было нетрудно. Но остальные обвинения…

– Послушай, Добытчик, – вновь заговорил Клест. – Он же мстить пошел! Один против всех. На верную смерть…

– Не верю! Ложь! А если так… – охотник недобро усмехнулся, – то почему это он один должен мстить? Или среди нас уже и мужчин не осталось? Тогда я один пойду по следу чужака и, если он и впрямь собирается драться с горной нелюдью, помогу ему!

(«…А там будет видно!» – светилось в его прищуренных глазах.)

Клест вздохнул. Самое правильное сейчас – идти к сородичам в ближайшую общину, разослать гонцов к соседям и поднимать всех мужчин. Удастся ли настигнуть этих тварей, нет ли, – кто знает? Но попусту гибнуть – не дело. Хватит и того, что чужак решил своей жизнью расплатиться за случившееся… Но сына не удержать.

– Ты прав, Добытчик. Мстить за пролитую кровь должны все мы. Понимаешь? Не ты один, а избранные Советом мужчины двух наших Родов. Для того-то и нужно торопиться сейчас к сородичам…

– …Чтобы их проклятые следы вьюга запорошила? – закончил сын. – Ну уж нет! Вы как хотите, а я иду прямо сейчас! Кто со мной?

Четверо молодых охотников, не говоря ни слова, подошли к Добытчику. (Не удержать!)

– Ну что ж! – снова вздохнул Клест. – Ты не прав, сын, но… да хранят вас наши предки! Мы не замедлим выступить. А вы, раз уж выступаете первыми, тропу помечайте. На случай вьюги.

…Нет, Аймик ничего этого тогда не знал. Удивительно другое: он совершенно не помнил самое преследование. Ни то, как взял след, ни то, сколько дней занял путь по этому следу. Не знает даже до сих пор: спал ли, нет ли… вся погоня – словно сон без сновидений. Помнит только запах — то слабеющий, то усиливающийся, но не исчезающий ни на миг. ТОТ САМЫЙ запах. Не человеческий, не звериный. И еще – вяжущий, сладковато-соленый вкус сухого крошева: мясо с кореньями и морошкой. По-видимому, он прихватил с собой мешочек этого зимнего яства и время от времени запускал в него руку, чтобы кинуть в рот щепоть-другую… Не помнит!

Да! От его погони слабо помнились только запахи и вкус. А вот глаза и уши словно отключились: ни одной детали не сохранила память. И лишь потом, как-то сразу, вдруг…

Аймик увидел ИХ. Двуногих, сутулых, приземистых, гуськом пробирающихся по днищу большого лога. И хотя с первого же мгновения понял: ОНИ! – какое-то время был безмерно удивлен: по рассказам-то он представлял себе эту нелюдь великанами, в два, а то и в три человеческих роста, а тут… Самый крупный – едва ли выше, чем он сам, а ведь Аймик среди своих высоким ростом не отличался. Хайюрру, например, так чуть выше плеча. И еще: в первый момент показалось, что эти твари вовсе не голые, одеты с ног до головы в какие-то одинаковые меховушки. И лишь потом понял: не одежда это, а рыжая шерсть.

Рука сама потянулась к Разящему, но словно кто-то повелительно шепнул:«РАНО! НЕ СЕЙЧАС И НЕ ЗДЕСЬ».

И опустилась рука. Ибо прав был этот таинственный голос: Аймик настиг горную нелюдь, чтобы убить всех. Всех до единого. А значит, нужно ждать, пока эти твари не окажутся в таком месте, откуда не смогут сбежать, где им не укрыться от стрел. Приглядываться, изучать их повадки. И ни в коем случае не позволить им обнаружить себя.

Аймик хорошо знал, что такое охотничий азарт. Но испытанное им в те три дня, что он скрытно шел за нелюдью, совсем не походило на то, что он чувствовал, выслеживая желанную добычу. Аймик знал, что такое ненависть. Но даже к Пейягану, дорогому его братцу… что там к Пейягану – даже к Койре, «обожаемой» главной «мамочке» Койре, он ни разу не ощутил такой всепоглощающей ненависти и гадливости, такой всесокрушающей ярости. И в то же время до самого конца голова его оставалась ясной и