Тропа длиною в жизнь

гостю, пришедшему с миром и говорящему на их языке! – И, улыбнувшись, добавил уже по- простому: — Мы тут целый день вспоминаем: кто что знает по-тигрольвиному? Так началась их дружба.

3

Две зимы и два лета прожил он здесь, на севере, далеко от своих родных мест. И не жалел об этом; ни тогда, ни после. Прощание с отцом? Оно состоялось, как и сказал Армер, на следующий день. Да, должно быть, они попрощались, но как? Что было при этом сказано? Память не сберегла ничего.

У детей Волка он научился многому. Язык? Да, и язык тоже; и еще язык детей Рыжей Лисицы… Но это ли главное? Новое во всем; оно соединялось со старым, привычным, иногда легко и естественно, иногда – с трудом, с внутренним протестом, но соединялось, образуя в его душе странный узор, пока непонятный и ему самому. И вот что особенно странно: здесь, на чужбине, у чужих, он, быть может, впервые почувствовал себя нечужим. Своим? Да, пожалуй, отчасти и своим. А свое, родное стойбище, обитель детей Тигрольва, отодвинулось куда-то далеко-далеко… Не только в пространстве, где оно действительно было за много дневных переходов, – в душе его отодвинулось. Даже мать… Да, даже ее образ словно дымкой какой-то покрылся… Об этом пришлось потом пожалеть.

С Йорром и другими сыновьями Волка – старшими из младших — он подружился. Сверстники Нагу чувствовали себя почти взрослыми: многие из них должны были вскоре удалиться в Мужской Дом, готовиться к Посвящению. У других срок подойдет через год, но все равно – скоро. И теперь они не играли, – это мелюзга забавлялась «охотами» да «сражениями с чужаками». Они готовились к взрослой жизни. Мастерили оружие – уже почти настоящее, только, конечно, без охотничьих наговоров. Брали след – подлинный след, не понарошку. Метали дротики, стреляли из лука.

Лук! Нагу, как и положено сыну Тигрольва, относился к этому оружию с недоверием и насмешкой. Виду, конечно, не показывал, но, глядя в первый раз, как волчата натягивают тетиву, усмехался. Однако, увидев, что выделывают они, еще даже не охотники, с этой «игрушкой», был поражен. Каждый из малолетних лучников за тридцать шагов без промаха вгонял стрелу в еле заметную щепочку, на лету валил утку или тетерева, причем стрела прошивала птицу насквозь. Йорр же ухитрялся своей стрелой расщеплять стрелу, выпущенную в воздух кем-нибудь из его приятелей. Не каждую, конечно, но уж одну из трех – обязательно.

И Нагу буквально влюбился в лук – к большой радости Йорра, принявшегося наставлять своего друга в многочисленных премудростях, связанных с этим оружием. Им повезло: Йорра не взяли в Мужской Дом в ту первую зиму, и целое лето он учил Нагу, как подобрать подходящее дерево, как тетиву изготовить и натянуть.

– …И помни: лук отдыхать должен. Пострелял – спусти тетиву, в хорошее место поставь и поговори с ним, похвали. Тогда он и в деле тебя не подведет.

И стрелять учил, конечно. Подарил ему свой защитник на левую руку. Красивый – из бересты и кожи, чтобы стрела, уходя в полет, запястье не повредила. Похвастался: «Сестра смастерила!» А во вторую зиму у Нагу еще один появился, не хуже первого. Подарок Аты…

Йорр все приемы стрельбы показал, все, что сам умел. И как брать упреждение, и как дальнюю стрелу пускать – с навесом.

– О ветре помни, даже слабом. И учти: ветер не всегда помеха; он и помочь может, если ты с ним заодно, если чувствуешь…

Нагу старался изо всех сил, но долгое время результаты оставались плачевными. Он так старательно следовал всем наставлениям Йорра, а стрела, словно в насмешку, уходила совсем не туда, куда нужно. Вбок или вверх, да еще на несколько шагов от цели, к досаде обоих: и ученика, и учителя. Любимое оружие вело себя с ним словно девчонка-насмешница с застенчивым парнишкой: дразнило и не давалось.

Он уже и не чаял обучиться этому искусству (в сосну бы научиться попадать с двух десятков шагов – и то ладно!). Но в один прекрасный день все вдруг переменилось. Сразу и бесповоротно.

Они лежали на солнечном пригорке, лениво прислушиваясь к звону трав, к низкому гудению шмелей. Разморило так, что не хотелось ни говорить, ни двигаться… даже для того, чтобы перебраться в тень. Или к реке.

– Может, пойдем? – неуверенно проговорил кто-то. – Хоть окунемся.

Они бы и в самом деле вскоре поднялись и побежали вниз, к воде, хотя и теплой, но все же хоть немного облегчающей полуденный зной. Но тут послышалось паническое щебетание пичуг, тщетно мечущихся над открытым полем в поисках спасения.

–Вон он! – показал рукой Йорр. – Высоко. Стрелой не достать.

В слепящем небе кругами парило угловатое пятнышко, несущее неизбежную смерть. Коршун.

Внезапно Нагу понял, что он уже на ногах и протягивает руку к луку Йорра:

– Дай!

Прозвучал и тут же смолк чей-то неуверенный смешок. Не говоря ни слова, но и не скрывая недоумения, Йорр подал оружие.

До сих пор, прилаживая стрелу и натягивая тетиву, Нагу лихорадочно и беспорядочно вспоминал наставления своего учителя да чувствовал нетерпеливое биение сердца. Сейчас все было иначе. О советах не думалось вовсе, а сердце словно замерло или совсем исчезло из груди. В Мире остались только лук и стрела, и он сам, воедино с ними слитый, и та черная точка в слепящем небе.Да еще где-то на самом краю сознания едва ощущаемый запах прелой листвы. Он сам сорвался с тетивы, чтобы пробить насквозь это мускулистое пернатое тело – смерть за смерть! – и полететь дальше и выше… Но на это не хватило сил, и, завязнув в сердце врага… он мгновенно вернулся назад, чтобы уже обычным, земным зрением увидеть стремительно падающего вниз коршуна, сраженного его необыкновенным выстрелом, чтобы услышать приветственные крики друзей, чтобы почувствовать объятия Йорра, приплясывающего в восторге, словно на Родовом празднике!

Вот тогда-то и сердце вернулось на место и забилось от счастья.

С тех пор Нагу стал стрелком. Настоящим стрелком. Конечно, не всякий раз удавалось так полностью слиться с оружием, как в тот знойный полдень. Но все равно, в его отношениях с луком изменилось что-то основополагающее и даже худшие его выстрелы были достаточно метки. Так, бывает, насмешница не просто отдается влюбленному парню, но вполне ему покоряется.

К осени Нагу уже так ловко расщеплял на лету стрелы, что Йорр только диву давался.

– Ну, теперь мне тебя учить нечему; впору самому у тебя поучиться! Надо же – сын Тигрольва, а луком владеешь лучше сыновей Волка… Эх, жаль все же, что ты не нашего Рода! Был бы братом моим, в Мужской Дом вместе бы ушли, Посвящение прошли бы вместе…

Такие слова не обижали. Нагу и сам порой жалел о том же. Стыдился этого, ругал себя, но…

4

Здесь многое было другим. И это другое… Стыдно признаться, но это другое во многом нравилось больше, чем обычаи родного Рода.

Ну вот хотя бы это. И здесь братья и сестры часто держались порознь, но как-то не так, как там, на родине. Понятно: их сверстницы тоже готовились к взрослой жизни; у них были свои дела, свои секреты. Но отчуждения не было, не было этой невидимой преграды, из-за которой даже родным братьям и сестрам, под одним кровом живущим, и говорить-то друг с другом зазорно. Здесь такого и не представить. Сколько раз гостевал Нагу у Йорра (это в жилище самого вождя! В родном стойбище такое немыслимо) и наблюдал, как его друг общается со своей младшей сестренкой. Как с равной: и разговаривают, и смеются, и друг над другом подшучивают, и по всему видно – любят друг друга. Вначале это казалось диким, а потом ничего, привык, сам с девчонками стал и говорить, и перешучиваться, и язык заплетаться перестал. Ата очень помогла, – быть может, и сама того не подозревая.

Да. Здесь розни не было. Даже к ним, старшим из младших, девчонки- сверстницы в компанию прибивались, когда можно. Не все, так, некоторые; Ата чаще других… Ну а малыши