в верхнем этаже отеля. Она выходила на кассы, или на станцию, просторностью вполне соответствовала их задачам и была к тому же роскошно отделана красным деревом. При отходе или прибытии поезда голуби вспархивали с купольной крыши, клубы пара катили в окна, и Мередит себя чувствовал как на корме рассекающего бесплотные волны древнего брига.
В «Опасном повороте» заняты трое мужчин и четыре женщины, причем все, кроме одной, подписали контракт на сезон. Исключение составляла Дон Алленби, дама за тридцать, взятая только на эту первую пьесу и со второй же репетиции смертельно втюрившаяся в Ричарда Сент-Айвза. Если за утренним чаем ей раньше давали чашку, она моментально ее всучала ему, объявляя, что он больше хочет пить. Стоило ему полезть в карман за трубкой, она уже, тут как тут, щелкала своей зажигалкой, вызвякивая «Вернись в Сорренто».
Сент-Айвз был явно терроризирован. Загнанный в угол, похлопывал ее по плечу, а по лицу блуждала тем временем затравленная улыбка, как у хозяина, оглаживающего нервного пса, который может и тяпнуть. Он хихикал всякий раз, когда она к нему обращалась, и жался к Дотти Бланделл, ускакивая с ней под ручку, едва закончится репетиция.
В общем, он был сам виноват. Не надо было тогда в день читки с нею любезничать. Самонадеянно воображать, что ничего не случится, если он выкажет ей мелкие знаки внимания — этой дурнушке, от которой уже в десять утра повеивало спиртным, — и разливаться про интереснейшие фотографии, развешанные над лестницей, ведущей в партер.
— Все очень старые, — усердствовал он. — Некоторые одиннадцатого года.
— Какая прелесть! — зажглась она. — Ой, покажите!
Он опознавал некоторых актеров, схваченных камерой в самых животрепещущих позах, и по тому, как она морщила лоб, что-то ляпала невпопад, заключил, что она была бы куда просвещенней, если б носила очки.
— Я один сезон играла в Престоне, в старинных комедиях, — заметила она, разглядывая паточные завитки П.Л.О'Хары, изображающего капитана Крюка в «Питере Пэне».
Бонни согласился с Мередитом, что Дон Алленби была бы вполне ничего себе женщина, если бы не ее несчастная любовь к красоте, с которой бедняжка никак не могла сладить. Он сформулировал наглядно, что она из тех дев, которые, дай ты им цветущий луг, тут же кинутся собирать сурепку.
Когда Мередит шел в репетиционную, у него уже отлегло от души. Он отыгрался на Джоне Харбере; власть, что ни говори, хоть и губительна для души, для нервов всегда очень полезная штука. Он нашел в себе силы одобрить шелковую косынку Дон Алленби, сплошь в мордах скотч-терьеров, которую она тюрбаном накрутила на голову.
— Да, это я хорошо придумала, — согласилась она. — Я вообще люблю все красивое, а вы?
И усталый взгляд тут же рассверкался под прелестным головным убором.
До начала репетиции Десмонд Фэрчайлд стал посылать Стеллу, новенькую девочку, в регистратуру за пачкой сигарет.
— Минуточку, — крикнул Мередит и нарочно справился у Бонни, все ли у него в порядке.
Бонни буркнул, что да.
— Проверка не помешает, — сказал Мередит. Они репетировали первый акт с самого начала.
Бонни щелкнул пальцами, что означало поднятие занавеса, и Джеффри, студенту, тут полагалось изобразить звук выстрела. Для него, с его военной выучкой, это было раз плюнуть, но он старательно изучал свое отражение в зеркале. Бонни пришлось стукнуть по столу, и очень натурально взвизгнула новенькая.
Грейс Берд, у которой была пустячная роль — Мод Мокридж, романистка, — еще не выучила текст и читала по книжке. Мередита совершенно это не трогало. Грейс за последние двадцать лет переиграла кучу таких ролей на Вест-Энде и знала их назубок, когда надо. Вообще Мередит еле затащил ее в труппу и то потому, что от нее недавно ушел муж, к другой женщине, старше, и ей хотелось удрать из Лондона. Все любили Грейс. Она страдала, но свои страдания вымещала на пестром джемпере, который вязала для канадского племянника.
Сцена к концу первого акта, в которой Дотти Бланделл в роли изломанной Фреды сообщает своему мужу Роберту в исполнении Сент-Айвза, что Олуэн в него влюблена, получилась просто роскошно.
Текст произносила одна Дотти, но лицо Дон Алленби выражало бездну чувств. А ведь если бы ее не сразила любовь, вообще неизвестно, как бы она вытянула эту Олуэн.
Но во время перерыва на чай Мередит опять разнервничался. Бэбз Осборн жаловалась на свои жилищные условия. Ее поселили на площади Фолкнера у Флоренс О'Коннор, чья мать — Бесси Мерфи — в свое время слыла в театральном мире образцовой квартирной хозяйкой: ужин на столе в одиннадцать, горящий камин в спальне, с горячей водой под дверью тютелька в тютельку в полдевятого, за исключением воскресений по случаю мессы.
— Сам сэр Вальтер Скотт ее приглашал на свадьбу, — вставила Грейс. — И, между прочим, по слухам, Джон Голсуорси как-то оставил ей после завтрака пять гиней под селедочным хвостом.
Флоренс была совсем не тот коленкор. У нее тяжелая семейная жизнь. Когда муженек вваливается пьяный после морского клуба, шум такой, что просто представить себе невозможно, если не слышать своими ушами. С этим Бэбз еще кое-как бы смирилась, если бы все остальное было на уровне. Она помахала расслабленной пятерней, будто повредила запястье.
— На той неделе ноготь сломала. С мышеловкой возилась.
— О Господи, — сказала Грейс, — крысы же и мыши на ответственности хозяев.
— Я не получаю писем, — причитала Бэбз. — Станислав звонит, а меня не зовут к телефону. А когда я сама позвоню, нас прерывают на полслове.
— Время поджимает. — Мередит хлопнул в ладоши. Он сам заметил раздражение в своем голосе. Это убийственно для любви, думал он. А когда любовь кончилась — просто смерть. Все, кроме Бэбз Осборн, уже поняли, что ее поляк хочет от нее отделаться.
Через пять минут после начала первого акта Дотти Бланделл забыла слова и щелкнула пальцами, чтоб ей подсказали. Новенькая до того увлеклась, что крикнула:
— Ой, не важно, дальше, дальше! — И все захохотали, Мередит в том числе. Но на самом деле, сидя в своем шикарном кресле у окна, склонив голову — само внимание? — он испытывал странное чувство, что вот отведи он глаза от жестикулирующей перед нам группки, и голова у него отвалится. Он нашарил на груди монокль и стал вертеть, вертеть в пальцах, будто читал розарий[9] .
Сент-Айвз признавался Олуэн, что они с Фредой никогда не были счастливы. По-настоящему. «Брак наш не удался. Никто не знает». В этом месте Дотти в знак сожаления пожимает плечами. Леопардовая накидка в энный раз соскользнула с плеч на ковер. Бонни суетливо бросился ее поднимать.
— Оставь ты, пожалуйста, — рявкнул Мередит. — Ей-богу. Что за жеманные ухватки отставного красавчика.
Почти тут же он подозвал Стеллу и повернулся ко всем спиной. За окном, тоненько взвизгнув, сползал с остановки трамвай. Мередиту самому хотелось визжать.
Девочка подошла сразу, лицо — отражение его собственного, глаза расширены, закушена губа. Он ей велел принести бумагу и ручку, она принесла, он вывел крупными буквами несколько фраз.
— Знаешь, где Главный почтамт?
— Конечно.
— Почерк мой разберешь?
— Наверно.
— Беги бегом всю дорогу и ни слова не меняй.
